Литературная Газета 6365 ( № 13 2012)
Шрифт:
Как, собственно, и поступили художественный руководитель ЦАТРА, режиссёр "Госпожи министерши" Борис Морозов и поставивший "Элинор[?]" Александр Бурдонский, решившие не осудить, а попробовать разобраться в характерах Живки и Элинор.
И это естественно для Морозова и Бурдонского - приверженцев традиционной, предполагающей подробность разбора текстов режиссёрской школы, от которых к тому же было бы странно ждать каких-либо радикальных сценических решений. Или - нарочитой актуализации уже ставших классическими ("Госпожа министерша" датирована 1929 годом, а пьеса Голдмена - 1966-м) сюжетов. Вот и сейчас оба они предпочитают идти прежде всего от сути драматургического материала. Солидарны Морозов и Бурдонский и в том, что выбирают условный принцип оформления своих спектаклей. Первый вместе с художником Михаилом Смирновым "помещает" персонажей Нушича в некое огромное, едва ли не космическое пространство с минимумом мебели и иных бытовых деталей. Второй при помощи сценографа Валерия Фомина слегка обозначает мрачные интерьеры Шинонского замка, где разворачивается действие, отсылающего нас к далёкому, XIвеку спектакля,
Всё это обеспечивает зрителям свободу восприятия и спектакля Бориса Морозова, и спектакля Александра Бурдонского, за что, судя по их реакциям, зрители Большого и Малого залов ЦАТРА режиссёрам благодарны.
Благодарны за возможность думать и мысленно проводить сугубо личные параллели с сегодняшней реальностью, когда, как у Нушича, к примеру, каждый третий норовит, подобно Живке, прорваться в высший свет . Благодарны за шанс в соответствии со, скажем, обозначенным в программке "Госпожи[?]" комедийным жанром от души посмеяться над попытками Живки - Богдановой освоить с подачи доктора Нинковича (Артём Каминский) правила хорошего тона. Благодарны за неожиданные метаморфозы, которые происходят в натуре Живки, из крикливой мещанки по ходу спектакля постепенно превращающейся в сердобольную особу, искренне желающую помочь многочисленным родственникам, а в финале (кстати, целиком придуманном Морозовым) и вовсе отказывающуюся от своих бредовых идей в пользу ранее чуждых ей нематериальных ценностей. Наблюдая же за жестокими конфликтами, раздирающими семью короля Англии Генриха II (Сергей Колесников), иной зритель может сравнить эти практически "бои местного значения" со сложной ситуацией в его семействе. И - на мгновение содрогнуться от осознания того, что с веками человечество не меняется, вследствие чего родные по крови существа по-прежнему продолжают мучить друг друга. "По Бурдонскому", остановить этот зловещий круговорот под силу только любви. Её каким-то чудом удаётся сохранить Элинор Аквитанской - Чурсиной, которая в критическую для мужа-тирана минуту всё-таки встаёт на его сторону[?]
Впрочем, кому-то все эти выводы покажутся скучными. А сами спектакли - несовременными, повествующими о торжестве не слишком почитаемых сейчас категориях нравственного порядка. Вдобавок в данных постановках нет и никакой так называемой фиги в кармане. Но, видимо, это - позиция Театра Российской армии, сознательно предпочитающего жить отдельной от столичного театрального контекста жизнью и выпускать такие вот подчёркнуто старомодные, но по-хорошему ясные спектакли (в которых, кстати, бенефисный посыл не мешает ансамблевости). Спектакли для широкой публики, идущей в театр не за трактовками, а за эмоциями.
Да и критикам ничто человеческое не чуждо. Просто они тщательно это скрывают.
Майя ФОЛКИНШТЕЙН
Священное пространство русской живописи
Священное пространство русской живописи
РАЗГОВОР НА ФОНЕ НОВОЙ КНИГИ
Степанова С.С. Русская живопись эпохи Карла Брюллова и Александра Иванова : Личность и художественный процесс.
– СПб.: Искусство, 2011.
– 288с.: цв. ил.
– 2000экз .
В спорах традиционалистов и модернистов уже более века одерживают верх последние. Эпоха постмодерна и вовсе стремится уравнять и обезразличить эти две позиции. Однако священная составляющая искусства, появившись однажды, никуда не исчезает. На материале русской живописи XIX века это убедительно доказывает доктор искусствоведения, научный сотрудник отдела живописи XVIII - первой половины XIX веков Государственной Третьяковской галереи Светлана Степанова.
– Светлана Степановна, вы пишете, что Александр Иванов в отличие от Карла Брюллова был лишён лёгкости выражения творческой мысли, поэтому его путь - пример "самосозидательного процесса, направленного не только на расширение профессионального кругозора, но и на развитие собственного, свободного духовного смотрения на мир". Что имеется в виду под этим развитием?
– Прежде всего скажу, что сама книга - следствие многолетней работы по осмыслению творчества Иванова и Брюллова. В 2006году проходила юбилейная выставка Александра Иванова, для каталога которой я готовила раздел по хронике жизни этого художника. В 2009-м вышел диск "Александр Иванов. Живопись", где впервые собраны все живописные работы из собрания Третьяковской галереи и Русского музея. По сути - получилась мини-энциклопедия о художнике со статьями и подробным комментарием. И вот когда я, изучая материалы, углубилась в его бумаги - бесконечные гроссбухи, куда он заносил черновые варианты писем, по многу раз их переписывая, - то постепенно начала понимать, что это личность, далеко нам не известная. За шумом повседневности в его записях вставал совсем не героический человек: мнительный, боязливый, бесконечно выпрашивающий деньги на своё содержание, - а он провёл в Италии почти 30лет, работая над картиной "Явление Мессии", которую так и не закончил, - ревнивый к чужой славе, в чём-то хитрый и непростой. Однако не стоит ждать от творцов, чтобы они оказались ангелами. Важно другое: что они делают со своей человеческой природой. Александр Иванов, безусловно, постоянно пребывал в борении с собственной плотью, характером. Казалось бы, некрупный по человеческим меркам художник - мечущийся, переживающий из-за своей греховной природы, - он искал для картины всемирный сюжет и воплотил в итоге
– В книге вы вводите категорию "сакрального" и отходите от привычного рассмотрения искусства через эволюцию стилей - классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм. Чем это вызвано?
– Ощущением, что в искусстве всё непросто и что нельзя объяснить изменение художественного сознания только господствующим стилем или социальными обстоятельствами. Искусству эпохи Иванова и Брюллова, с одной стороны, свойственен процесс десакрализации, а с другой - мы видим у того же Иванова попытку сохранить отношение к искусству как к высшей сфере: для него это не развлечение и не забава. Но само понятие сакрального, введённое в искусствоведческий анализ, вызывало много споров. Ведь если ты пишешь произведение на религиозный сюжет, это не означает, что ты поднимаешься на ступеньку выше: возможно, берясь за тему, ты внутренне переходишь на иной уровень, но при этом не факт, что сможешь найти адекватную органичную форму для выражения подобной идеи. В связи с проблемой органичной формы я касаюсь также понятия почвенничества. Дело в том, что мистичность не очень присуща русской культуре: у нас нет визионерской традиции, примеры которой можно было, например, увидеть на недавней выставке Уильяма Блейка в Москве. Для нас характерна укоренённость в земле, в телесной природе человека, в человеческой форме осмысления нематериальных проблем. Отрываться от земли и от почвы - непродуктивно в творческом плане. Иванов, находясь в Италии, 20лет писал с натуры, постигая сакральное внутри материи, которая оказалась способна выразить заложенный в ней дух - нужно было только найти способы его раскрыть. Его пейзажные этюды при всей точности не являются "ботаническим атласом". Вы понимаете, что это море, скалы, определённые породы деревьев. Но когда вглядываетесь, видите, что всё многообразие предметных форм творчески переосмыслено, приведено к той степени обобщения, в которой проявляется архетипичность конкретного и неповторимого. И возникает ощущение, что и вода, и небо, и камень, и листва - та самая единая Богосотворённая материя, которая хранит свою первозданность "от века". По-моему, Иванов больший почвенник, чем, например, его отец, который мог творить, не имея никаких точек соприкосновения с реальностью. Его можно было запереть в стенах Академии художеств, дать мешок красок и кучу холстов - и он бы писал замечательные вещи. А Иванов так не мог: живя в Риме, он постепенно врастал в эту почву - и в культурном плане, совершив в своём творчестве синтез европейского и русского искусства, и в житейском, - недаром его называли "синьор Алессандро", а не форестьеро, то есть иностранец. И, обретя там почву, он вырос в большого, известного нам художника.
– В книге вы пишете, что Иванов во многом повлиял на то, что магистральным для русской живописи XIXвека оставался поиск сакрального, извечной сущности в конкретности и единичности предмета. Сохранилось ли это стремление у современных художников?
– Вопрос о преемственности и традиции - один из самых непростых. У Иванова не было учеников. Найденный им стиль я бы назвала "сакральным реализмом". В этом плане его "преемником" стал Василий Суриков. К поиску органичной формы, проникнутой сакральностью, но сохраняющей живую связь с предметом, стремился и Кузьма Петров-Водкин.
Не думаю, что сейчас всё потеряно. У графика Мюда Мечева есть потрясающие работы на библейские сюжеты. Для меня открытием также стала публикация акварелей Аркадия Пластова, на которых изображены храмы, церковная служба. В советское время эта сторона его творчества нам не была известна, а теперь думаешь: может быть, у него получались такие серьёзные, осмысленные образы крестьян именно потому, что он знал что-то важное про землю и человека?
У многих сегодняшних студентов я вижу попытки взяться за серьёзные темы. Другое дело, что им не хватает мастерства, умения отобрать главное. Современные живописцы часто ударяются в декоративную сторону, в художественное многословие или интересуются мистическими моментами, но у меня есть ощущение, что сегодня идёт накопление, поиск сакрального, пусть и пока ещё на таком уровне - интереса к необычному. "Отечество земное и небесное" - так называется мой лекционный цикл в Третьяковской галерее. Думается, что в индивидуальном художественном осмыслении этой извечной связи - пути и цели отечественного искусства.
Беседовала Ксения ВОРОТЫНЦЕВА
Бонч-Бруевич. Далеко от Москвы
Бонч-Бруевич. Далеко от Москвы
ЗНАЙ НАШИХ!
Свой прошлый юбилей он встретил на Бали, наивно думая, что таким образом скроется от поздравлений. Но мы нашего коллегу, ветерана "ЛГ", Владимира Бонч-Бруевича где угодно найдём и слова самые добрые скажем. 75-й день рождения он, как всегда, вместе со своей замечательной женой (золотую свадьбу уже отгуляли!) отмечает традиционно далеко от Москвы - на сей раз в Объединённых Арабских Эмиратах. Мы этому, несомненно, рады. Во-первых, здоровья хватает на такие неблизкие перелёты (дай Бог, чтобы хватало ещё много лет), во-вторых, возможности летать имеются, и, в-третьих, жажда новых впечатлений не проходит, чему можно только позавидовать.