Литературная Газета 6376 ( № 24 2012)

Литературная Газета

Тут мы подходим к тому, о чём в действительности написал Акунин-Чхартишвили свою книгу: тем компонентам аристономии, которые, как прямо указывает автор, не утверждаются жизненным опытом интеллигенции, а присущи ей по одному только её происхождению и воспитанию. По мысли писателя, развитие многих свойств аристономии - как то: выдержка, стойкость, стремление к расцвету - в беллетристической части его книги представлено в динамике. И лишь самоуважение дано сыну интеллигентных родителей априори, а из самоуважения - нам предлагается поверить в это - вытекает уважение к другим людям.

Русская литература давно прозябает без героя, если под таковым понимать человека, который ведёт линию, меняет художественную действительность - иногда даже авторская воля не поспевает за тем импульсом

индивидуальности, который был так убедительно дарован герою, что теперь увлекает его превыше воли создателя. Антон Клобуков нас этим не порадует: он тускл, плосок, зануден, инфантилен и предсказуем. Когда люди, имеющие вес и почёт в акунинской вселенной, сообщают читателю, что считают Антона юношей недюжинным и дельным, в эти характеристики очень трудно поверить, так они опровергаются тем, что Антон Клобуков делает. Недоучившийся студент-юрист. Плохой стенографист, взятый на службу по протекции друга покойного отца. Зиц-председатель фонда, основанного ещё одним другом покойного отца - фактически нахлебник. Во всех своих перемещениях Антон выглядит тщательно сохраняемой вещью, которую передвигают по своему разумению, попутно снабжая материальными благами, друзья его покойного отца. Менее года изучал медицину в Цюрихе (находясь на полном обеспечении фонда помощи Белой армии) и волею случая ассистировал в исторической операции на сердце. Во время операции, будучи побуждаем к этому хирургом и двумя медсёстрами, дрожащими руками сделал единственный несложный укол, что тут же подвигло беспощадно-строгого хирурга объявить, что у Антона Клобукова задатки выдающегося анестезиолога.

Самое смешное, что Акунин пишет серьёзно. Он действительно так видит своего аристонома в трудных условиях, уважает его и уважает себя в нём - недаром они слились в философском трактате. Он готов увидеть себя вот так, рядом с историей, и чтобы какой-нибудь красный Панкрат Рогачов всегда мог избавить его от погибели, а какой-нибудь белый Пётр Бердышев щедро дарил деньгами и возможностями, и Акунин считал бы, что это судьба так испытывает его на прочность, и уважал бы себя.

А рядом возились бы чёрные, грубые, страшные, недоразвитые. В это трудно поверить, но в пятисотстраничном романе нет ни одного сколько-то значимого привлекательного персонажа из необразованного народа. Зато в нём есть не один пассаж, где какой-нибудь солдат с перекошенной от пьянства рожей или толстая неряшливая баба рассуждают, что простой народ слов не понимает, "нас бить надо". А вот выдержка из судьбоносного письма Антона Клобукова (которое сам он почитал высшим взлётом своей самостоятельности): "Чем мы[?] культурные россияне хуже крестьянско-рабочей массы? Да мы несравненно лучше, мы высший продукт национальной эволюции! Мы в массе своей порядочны, честны, отзывчивы, чувствительны к красоте и терпимы к инакости. Они же в массе своей грубы, жестоки, примитивны, раболепны перед сильными и безжалостны к слабым[?] Они хотят нас истребить до последнего человека; мы же им, недоумкам, желаем только добра". Далее следует рассуждение, что их, грубых, раболепных, бить всё равно не надо, а надобно развивать в них добрые чувства.

Пусть читатель вспомнит своих предков, среди которых, вероятно, были и представители "крестьянско-рабочей массы" - много ли он вспомнит таких, кто желал быть битым, а равно и быть недоумком, которому прекрасные, милые люди снисходительно желают добра.

Это стремление во что бы то ни стало показать необразованную Россию дикой, страшной, несамостоятельной - и всё равно самостоятельно-виноватой в своих бедах (интеллигенция согласна принять единственный упрёк: она недостаточно просвещала грубый народ) - превращает книгу Чхартишвили в китч, карикатуру, поскольку в каждой главе вступает в противоречие даже с убогой, экспериментальной, усечённой акунинской реальностью. Другое дело, что это несовпадение нигде не останавливает автора: он всё равно сделает тот вывод, которого требуют его пристрастия.

Неразвитая девушка Паша (которая предположительно не может заботиться о себе сама) призвана заботиться о том, чтобы Антон Клобуков "не остался без ухода" и фактически спасает его от отчаяния и от голода - что не помешает Акунину затем превратить её образ в вульгарный и отталкивающий. Другой пример: Антон

Клобуков получает указание распечатать заклеенное на зиму окно. Он теоретически знает, как это делается, но, не умея, зовёт на помощь караульного солдата. Солдат домашних премудростей не знает, и это вообще-то не его обязанность. Он выбивает окно и уходит. Стоит ли говорить, что этот казус безоговорочно истолкован автором в пользу интеллигента, а солдат - грубый и бесхозяйственный хам в сапожищах.

В "Аристономии" есть ещё много занятного. Есть сражение русских с поляками, где русские представлены жестокими уродами, истребившими беззащитных польских юношей, а поляки - жестокими, но отважными и справедливо-мстящими. Есть непременный еврейский погром, в котором звероподобность армии рус[?]ского простонародья, как и желалось показать, становится поистине чудовищной. Уважение к людям, как к своим персонажам, так и к своим читателям, отнюдь не следует из самоуважения писателя - вот главный вывод, который можно сделать из акунинской "серьёзной" книги. Вывод противоречит авторской интенции, но когда подменяешь литературу политической прокламацией, другого ожидать трудно.

Борис Акунин-Чхартишвили. Аристономия. – М.: Захаров, 2012.
– 544 с.
– 79 000 экз.

Цветаева: Франция, площадь Церетели

Цветаева: Франция, площадь Церетели

СОБЫТИЕ

Во Франции, в департаменте Вандея, при впадении реки Ви в Бискайский залив, в скромном курортном городке Сен-Жиль-Круа-де-Ви, пасмурным ветреным днём в парке на набережной при большом стечении местных жителей под музыку Чайковского из репродукторов (парадоксально к месту и неожиданно звучал фрагмент из увертюры "1812 год" с цитированной там "Марсельезой") небольшой подъёмный кран оторвал от земли деревянный ящик с надписью "Россия-Франции".

Из ладно сбитого из струганых досок короба вдруг хлынули струи воды (след непрестанных дождей?) и заблистали на миг в луче выглянувшего солнца. Словно окроплённая небесным прикосновением, открылась вдруг в солнечное - средь драматических облаков - мгновение скульптура Марины Цветаевой в бронзе.

Марина Ивановна была здесь, как и Сергей Прокофьев и Константин Бальмонт. В 1926 году она провела целых полгода в курортном городке Сен-Жиль-сюр-Ви, который влился позднее в нынешний Сен-Жиль-Круа-де-Ви. Есть здесь и Аллея Марины Цветаевой, которую в 1993 году открывал Александр Солженицын.

Мэр города, приветствуя приглашённый на Атлантическое побережье французской стороной памятник работы Зураба Церетели, говорил, что в эти минуты Сен-Жиль-Круа-де-Ви обретает мировое звучание и вместе с этим - он надеется - международное значение.

Мэр объявил о решении города в знак искренней признательности скульптору назвать одну из здешних площадей в его честь. Это будет уже вторая площадь Церетели во Франции. Первая - в городе Плоэрмель, где в 2006 году установили созданную президентом Российской академии художеств скульптура Папы Иоанна Павла Второго. В 2010 году в городе Кондом открыли скульптурную композицию Церетели "Мушкетёры". Ещё ранее, в 2004 году, в городе Агда установлен памятник Оноре де Бальзаку - сложная многофигурная композиция, в которой великий французский писатель представлен в окружении своих созданий. С 1994 года в коллекции парижской штаб-квартиры ЮНЕСКО находится ещё одна работа Церетели (посла доброй воли ЮНЕСКО, кавалера высших французских орденов) - авторская копия скульптурной композиции "Рождение Нового Человека", посвящённой 500-летию плавания Христофора Колумба. Словом, многое и глубоко связывает с Францией Зураба Константиновича Церетели: и оказавшиеся в Париже его близкие родственники - семья Андроникашвили, и непосредственное творческое общение с Пабло Пикассо и Марком Шагалом, искренне приветствовавшими дар молодого художника[?]