Литературная Газета 6429 ( № 36 2013)
Шрифт:
Одна из самых несправедливых пропагандистских кампаний нашего времени – это война с застоем, которую объявил Александр Яковлев в первые годы перестройки. Любопытный факт: Брежнев пришёл к власти на волне острого конфликта с Хрущёвым, но шельмование «волюнтаризма» продолжалось всего лишь несколько месяцев. Уже в феврале 1965-го агитаторам не рекомендовалось объяснять наши «отдельные неудачи» тяжёлым наследием «звонаря Никиты». Горбачёв стал генсеком, потому что оказался самым молодым из выдвиженцев Брежнева, ему бы о преемственности задуматься – но он к наследию Леонида Ильича отнёсся по-шакальи. Он попытался приучить общество к тому, что эпоха Брежнева – это не орбитальные станции, не Останкинская башня, не песни Пахмутовой, не адмирал Горшков, не силач Алексеев, а воровство, безнадёга и старческое шамканье. Одним словом – застой. Неизвестно, какая забава больше нравилась Горбачёву – тушить пожар керосином или швырять камни из стеклянного дома? Какое-то время он действительно выглядел выигрышно в сравнении с поздним Брежневым. Но понятие «застой» так
Беллетристический телефильм о Брежневе по сценарию Валентина Черныха продемонстрировал другую крайность: генсека показали человечным, свойским мужиком (в главной роли Сергей Шакуров), а его соратников – мрачными фарисеями. Но главное достоинство политика Брежнева в том, что он не боялся выдвигать ярких, сильных профессионалов. Осознавал их превосходство над собой, но выдвигал. Кто из правителей позднейшего времени потерпел бы на посту премьер-министра фигуру, равную Косыгину, а в Генштабе – маршала Огаркова? Срабатывает отрицательный отбор. Потому и был у брежневского СССР статус сверхдержавы. Потому и удалось в те годы превратить нашу страну в энергетическую сверхдержаву. Для сравнения – вспомним судьбу самых прорывных проектов последнего времени. Нанотехнологии, Сколково, «Анжи». А как вам энергетическая реформа Чубайса? Словеса и провалы, провалы и словеса. Брежнев в последние годы с превеликим трудом произносил свои длинные доклады, но теперь-то мы понимаем, как мало было вранья в этих речах! Тогда ведь не существовало президентской программы «Доступное жильё», зато стоимость однокомнатной кооперативной квартиры (хоть в Москве, хоть в Соликамске) равнялась полуторагодичной средней зарплате рабочего. И «лично Леонид Ильич» к этому причастен: читайте дневник генсека!
Новый документальный фильм «С точки зрения Брежнева», вышедший на канале «Культура», производит впечатление серьёзного исследования именно потому, что наконец-то в основе рассказа оказались дневники! Редактор журнала «Вестник архива Президента РФ» Сергей Кудряшов рассказывает о Брежневе без перестроечного фарисейства. В основе фильма – рабочие записи Леонида Ильича, а из дневников слова не выкинешь, к ходячей конъюнктуре их не приспособишь. Там – субъективная, но всё-таки правда.
Зазвучали дневниковые записи Брежнева – и куда подевался дуболом-бюрократ, которого изображают эстрадные пародисты? Страницы исписаны цветными карандашами. Приглядишься – и просвечивает судьба человека, неотделимая от истории.
Мы увидели политика, закалённого в бою, администратора, который изучил свою страну досконально. На кончике его карандаша – все проблемы страны. Хлебопекарни, качество жилищного строительства, добыча газа... Под стать записям и фотографии. Брежнев до середины семидесятых – обаятельный, энергичный, цепкий. Именно такой человек и должен был возглавить государство рабочих и крестьян в середине ХХ века – иначе всё оказалось бы ложью. Такова была задача Октября: научить простого человека управлять государством. И поколение Брежнева оказалось фантастически компетентным.
Лучшее в фильме – цитаты из дневника, но и реплики историков хороши. А вот закадровый текст ощутимо слабее. Сценаристам не удалось объективно минут за пятьдесят проанализировать брежневское восемнадцатилетие. Почему-то ни слова не сказано о том, что инициатором жёсткой политики в 1968 году был Пётр Шелест. Несколько лет назад Ющенко упомянул подавление Пражской весны как проявление русского империализма. Вот до чего доводит умолчание о ключевых подробностях того кризиса. А Брежнев отнёсся к чехословацкому вызову всерьёз. Мы услышали в фильме такую запись: «О размягчении социализма. Это требует анализа». Конечно, пражский опыт означал предательство социалистической системы – и Брежнев, и Косыгин, и Шелест именно так расценивали ситуацию. Но Брежнев понимал, что и сталинский мобилизационный социализм для мирного развития во второй половине ХХ века не годится. Тогда и родилась концепция «развитого социализма», от которого осталось долгое ностальгическое послевкусие. Про диссидентов сценаристы вспоминали чаще, чем про ледоколы и электростанции, а надо бы наоборот. Не «инакомыслящие» одолели СССР, а перенапряжение холодной войны и связанная с ним проблема товарного дефицита. А большие научно-технические проекты – это не просто строчки в энциклопедии, это миллионы людей «при деле». Миллионы профессионалов, а не ловкачей, не бомжей...
И всё-таки главное – что телевидение перестаёт изображать Брежнева клоуном с густыми бровями. Перестроечные трафареты давно превратились в самопародию, но на телевидении многие до сих пор хранят им верность.
Дневник (а вслед за ним и фильм) не утаит и трагедию Брежнева. Этот жизнелюб не годился для адских перегрузок, но в сороковые годы он почти каждый день работал до полусмерти. Мы забываем, что Брежнев после войны возглавлял Запорожскую и Днепропетровскую области. Война испепелила этот промышленный край, а восстанавливать его нужно было без промедления. И не просто отчитываться о возрождении в бизнес-плане, а давать продукцию. О многом говорит простой факт: после Днепропетровска карьера Брежнева пошла в гору. Он справился. Но – надорвался. Болезнь тревожила его с сорока лет, а к семидесяти – одолела. И изменились дневники генсека: теперь его интересовали удобные тужурки, тёплая вода в бассейне, домино, хоккей. До болезни, за первые десять лет правления, Брежнев награждал себя скромнее, чем Хрущёв.
Теги: Брежнев , Косыгин
Тема без вариаций
На канале "Культура" показали фильм «Тема», предварив его беседой с Михаилом Ульяновым (из цикла «Коллекция Петра Шепотинника. Главная роль»).
Кино Глеба Панфилова датировано 1979 годом, а вышло на экраны уже при Горбачёве в статусе «снятого с полки», что, безусловно, добавило ему тогда, в конце 80-х, зрительского внимания. Сейчас факт запрета картины, кажется, стал частью её сюжета, важной составляющей созданного авторами художественного образа.
Главный герой - драматург-приспособленец, исписавшийся конъюнктурщик, блестяще сыгранный Михаилом Ульяновым, по всей видимости, был призван проиллюстрировать положение дел в тогдашней писательской среде, указать на беспросветность происходящих в СССР социокультурных процессов, а заодно представить такое явление, как «советская литература», тупиковой ветвью эволюции. Задача эта, конечно, не могла обозначаться авторами публично (сценарий Червинского и Панфилова), да и вряд ли подразумевалась именно в этой формулировке, но послевкусие трудно было с чем-нибудь спутать. Талантливое, искромётное произведение с остро подмеченными деталями, яркими характерами, трагикомическими ситуациями неизбежно приводило зрителя к обобщениям и далеко идущим выводам: официальное искусство – зло, прибежище совестливому интеллигенту следует искать либо в пыльных музейных подвалах, либо в Америке, куда и собирался отправиться один из героев картины, сыгранный лаконично и яростно Станиславом Любшиным. Мотив отъезда, намеченный в фильме пунктирно, свидетельствовал – несправедливость подстерегает тонко организованную натуру с гражданством СССР буквально на каждом шагу. В данном случае к герою Любшина кто-то набивался в соавторы его литературоведческого открытия, ситуация, согласитесь, невыносимая, а значит, надо ехать. Правда, оценивая эти драматичные обстоятельства с высоты современной русской действительности, где укоренились принципы демократии и свободы, невольно удивляешься наивным представлениям интеллектуалов 70-х – 80-х о загранице культурной и нравственных императивах капиталистического общества.
Героиня Инны Чуриковой отказалась эмигрировать с любимым человеком, она осуждает идею отъезда, однако важно обратить внимание с каких позиций: эмоционально и трогательно, в истерике расставания, она говорит, что её любимый и там со всеми переругается, да и никому он не нужен за границей. В этом аргументе и женская интуиция, и житейская мудрость, и более, пожалуй, ничего. Монолог с осуждающими нотками, придуманный как будто специально для цензоров, тем не менее не содержит мысли, что уезжать дурно не только и не столько из субъективных соображений психологического комфорта (интеллигентный человек о бытовом комфорте, понятное дело, не думает), а потому что бросать Родину это, как бы сказать, ну, типа, что ли, подло... Да, да, вот нужное слово – подло. Произнеси его Чурикова в напряжённой трагической сцене прощания, где герои помещены в суровый (для одних), симпатичный (для других) интерьер хрущёвки, и, кажется, никто бы фильм не запретил. Всё сложилось бы, выстроилось – для худсовета, для зрителя, для прочности драматургии, но нет – слова такого не нашлось. Почему? Да просто не использовали это слово применительно к сидящим на чемоданах страдальцам. Даже цензор бы не решился предложить такую реплику, потому что и сам, вполне вероятно, уже шерстил генеалогическое древо на предмет поиска заветных корней, приглядывался к сектам, обдумывая перспективы стать узником совести, вынашивал план необременительной фронды, не подпадающей под статью, но способной впечатлить КГБ с ОВИРом. Где тот цензор – неизвестно, а вот Александр Червинский уехал в Америку вслед за своим персонажем в 1993 году[?]
И вот ведь что любопытно, скажи тогда Чурикова Любшину: «Да, это же подло, чем бы ты ни объяснял своё решение, здесь ведь Родина твоя – уедешь, станешь заурядным предателем», и «Теме» во веки веков не стать любимым фильмом столичной интеллигенции, глядишь, даже и «Культура» не стала бы его показывать. Потому что вышла б совершенно другая картина, с иной, не побоимся этого слова, парадигмой. Вся драматургическая конструкция работала бы на смыслы, чуждые либеральной интеллигенции. Все многочисленные режиссёрские тонкости, артистические кружева, атмосферные фишки умножали бы пафос, режущий слух чувствительного арбатского братства… А ведь одно слово, только одно слово – и кино стало бы убедительным манифестом, способным повлиять и на конкретные человеческие судьбы, упредить чьё-то трагическое решение, и даже на судьбу страны, ведь это были времена, когда люди ещё романтически верили кинематографу…