Литературная Газета 6433 ( № 40 2013)

Литературная Газета Литературка Газета

Сам я старый и к ним прижимаюсь,

Лоб горячий кора холодит,

И тоскою я больше не маюсь,

Снова к жизни велик аппетит.

И какие-то пёстрые птахи

Скачут тропкою прямо у ног.

Жил в унынии, чуть ли не в страхе,

Неужели себя превозмог?

...Просыпался, обрывки былого

Застревали в туманном мозгу,

Словно в руки не падало слово

Тёплой птицей на вешнем лугу.

Словно я не люблю своих дочек,

Словно жён своих я погубил...

И средь мыслей навязчивых прочих

Возникал ряд унылых могил.

И шептал я: ах, мамочка, мама,

Как мне стыдно, что жил не любя...

Лишь таблеткою фенозепама

Удавалось

утешить себя.

...Лес осенний, конечно, не звонок,

Но звучит над увядшей травой,

Я сегодня, как малый ребёнок,

Упиваюсь всем этим впервой.

Не пугают ни серость, ни стылость,

Эвон трудится дятел желна.

Вот и слово ко мне возвратилось,

Как к пропащему мужу жена.

Встрепенулся от резкого взмаха

Крупной птицы – то сойка, кажись...

Дай мне, Боже, закончить без страха

Эту милую, милую жизнь.

* * *

Я прозу было бросился писать,

Но вскорости мне проза надоела.

В стихах о жизни можно рассказать

Куда пространней – в этом-то и дело.

Пространней в смысле, что они, стихи,

Глагол Творца передают бумаге,

В них нет занятной всякой чепухи,

И сам ты то в опале, то во благе.

Прекрасное занятие моё,

Не требуя дотошливой оценки,

Передаёт не быт, а Бытиё,

Блужданья духа тонкие оттенки.

А дух мой для тебя неуловим,

Неуловим мой дух, как говорится,

То злыдень он, то сущий херувим,

То лютый зверь, то щебетунья птица.

Я сам порой не в силах разгадать,

Да, сам порой не в силах разгадать я,

Что на меня находит – благодать

Или под видом милости – проклятье.

Теги: современная поэзия

Кровь и водица

Владимир Шаров. Возвращение в Египет.
– М.: АСТ, 2013. – 759 с. – 2000 экз.

Как ещё можно назвать статью о книге, в которой главная пружина сюжета закручена следующим образом: "Мысль, что мы не можем дописать «Мёртвые души", потому что с каждым поколением кровь Гоголей разжижается и разжижается, возникла в нашей семье давно»? Это, согласно Владимиру Шарову и его книге «Возвращение в Египет», грустят правнучатые племянники Николая Васильевича Гоголя, не знакомые с Фёдором Сергеевичем Бондарчуком и потому не знающие, что даже близкое и прямое родство с большим талантом не становится залогом такой же выдающейся наследственности.

Кроме того, есть в таком названии нечто островское, прямо указывающее на уровень повествования. Помните? «Говорят, такие страны есть, милая девушка, где и царей-то нет православных, а салтаны землёй правят. В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой – салтан Махнут персидский; и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и что ни судят они, всё неправильно. И не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен». Вот только Феклуша у Шарова – образованная, интеллигентная. И поэтому то, что у Островского звучит нелепо и смешно, у Шарова – нелепо и нудно. Но смысл примерно такой же: «В сущности, эта разница в датах и в календаре, отнесённая туда, назад, на две тысячи лет, есть главное отличие веры православной от веры католической, и это расхождение, раз возникнув и с каждым столетием нарастая, рождает странное, поистине дьявольское время, время, которого нет и которого становится всё больше». Вот такая феклуша.

Храброму читателю новой книги Владимира Шарова мы дадим полезный совет. Вскоре после начала читатель увидит

список из двух десятков имён. Мы советуем этот список из книги выдернуть, либо сфотографировать, или, по крайности, надёжно пометить закладкой, потому что он вам не раз пригодится. Не имея этих имён перед глазами, вы не сможете сориентироваться в дядях и тётях, с которыми монотонно переписывается главный герой. Монотонно – в самом прямом смысле. Все его адресаты говорят хоть и на разные темы, но с одной и той же интонацией, без видных невооружённому глазу индивидуальных оттенков. И чтобы всё-таки понимать, кто именно пишет[?] или какой именно никто пишет… в общем, каждый адресат остаётся вещью в себе, но инвентарную опись лучше иметь под рукой.

К тому же она готовит много чудных открытий. Вот, например, номер десять. «Кирилл Косяровский (он же почтмейстер). Второй муж Марии, матери Коли. Наш агент во Франции». Ну, конечно: Косяровская – это девичья фамилия матери Гоголя… и, кстати, мы забыли представить Колю: «Николай Васильевич Гоголь (второй)». Это не шутка – ведь это не смешно. И не должно быть смешно – ведь это задумывалось с умным выражением лица. Коля, преодолевая разжижение крови, подступается писать серьёзную книгу. А зачем, собственно, – ведь сам он от своего дерзания не в восторге? Тут время разжаться второй движущей пружине сюжета: оказывается, «мама называет «Мёртвые души» недоговорённым, недосказанным откровением. Гоголь замолчал на полуслове, оттого и пошли все беды. Говорит, что, пока кто-то из нас не допишет поэмы, они не кончатся».

Вот как всё скучно… то есть серьёзно. Далее мы будем, поминутно заглядывая в инвентарный список, узнавать, что думают об этой захватывающей коллизии всякие крупные гоголеведы (так зовётся дядя Пётр) и весьма титулованные литературоведы (это дядя Артемий). Таких больших людей не грех и процитировать: «Гоголь от своей сумасшедшей матери унаследовал необычайно живое, зримое и такое реальное, что отрешиться, забыть его было нельзя, виденье ада»; «Украйна, бывшая окраиной и для Польши и для России, была рождена их смешением и их ненавистью. То буйство нечистой силы, какое у Гоголя, – из его веры, что на земле нет места, где бы нечистой силе было лучше и вольготнее, чем здесь»; «удавались ему (Гоголю) одни карикатуры, почти дьявольские по точности и верности фигуры, явная нечистая сила во плоти, только зло удавалось ему писать талантливо». А Некрасов-то не знал, когда, прочтя «Бедных людей» Достоевского, огорошил Белинского известием, – мол, «новый Гоголь явился!» – что ставит молодого автора в ряд тех, кому только зло удаётся писать талантливо. Открываются нам и другие глубокие наблюдения. Оказывается, Гоголь «намеренно поощрял Хлестакова с Чичиковым самих творить зло. Творить, не раздумывая, не сожалея, весело и артистично». «Бендер, конечно, Хлестаков нашего времени» (очередной дядя давненько читал «Ревизора» и подзабыл, что сия афера родилась без всякого со стороны Хлестакова интеллектуального усилия). Далее: «Хлестаков антихрист и то, что все обознались, – неудивительно, так и было предсказано». Вот такая сплошная феклуша.

В книге появляется некий странный человек, именуемый Кормчим. Называют его так потому, что историк Шаров перепутал секту бегунов с сектой скопцов и приписал бегунам скопческие и хлыстовские атрибуты. Кормчий добросовестно приправляет и без того многомудрое повествование своими рассуждениями: «Спаситель наш Иисус Христос бегал, апостолы его тоже бегали, а мы не лучше их». Возможно, Кормчий и не затруднился бы сказать, когда именно Иисус бегал – при входе ли в Иерусалим, или во время Нагорной проповеди, или, наконец, в долгую ночь, проведённую в Гефсиманском саду, – но, увы, мятущийся Коля его ни о чём таком не спрашивает. Коля готовится творить книгу, а пока тренируется на письмах.