Литературная Газета 6464 ( № 21 2014)

Литературная Газета Литературка Газета

Например, рассказ «Среднестатистическое лицо». На протяжении нескольких десятков страниц героиня, замужняя женщина средних лет, заскучавшая в однообразном и чересчур стабильном браке, получает эсэмэски от неизвестного молодого мужчины, который фамильярничает, называет её «дорогой» и откровенно интересуется её фигурой. Наконец героиня созревает для встречи. Ну, думаю, что же там в итоге-то? Наверное, выяснится, что сообщения ей пишет собственный муж или, на худой конец, маньяк какой-нибудь, недолюбленный в детстве матерью. Ан нет: кончается рассказ тем, что героиня открывает дверь в кафе, где ждёт её телефонный ухажёр, так и остающийся за кадром... Или рассказ, давший название книге. Опять же несколько десятков страниц юная героиня-школьница

навзрыд причитает-тоскует по учительнице рисования: «Зачем ты уехала? Даже до конца учебного года – зачем? Сколько дней тебя уже нет в городе, знаешь? А у меня всё посчитано! Тысячу пятьсот лет и сорок четыре дня тебя нет! Нет. Нет. Нет». («Плач по уехавшей учительнице рисования...»)

А «Вертоград многоцветный» вообще бесподобен. Майе Кучерской явно не даёт покоя сомнительная слава Алексея Кручёных со знаменитым «Дыр бул щыл убешщур». Целый рассказ автор пытается передать восприятие окружающего мира грудным ребёнком:

« Хлад. Темь. Ясн.

Шшшшшь. Жжжжж. Ыгм, ыгм, ыгм. Тык-ы-тык-ы-тык. Вввь. Пиу-пиу-пии. Зьзьзьзьзь. Бых. Бых. Бых. Шшшь. Кап-кап-кап-кап. Буль. Тук-тук. Буль. Чпок. Пук. Шшшь.

Мама!

Кач-кач, кач-кач, кач-кач, кач-кач.

Баю-бай. Баю-бай.

Тот!»

Что сказать в целом? Книга не провальная, но и удачной её не назовёшь. По крайней мере без «Буль. Чпок. Пук» уж точно можно было обойтись.

Теги: современная литература

До ста – совсем немного

Дому литераторов, больше известному широкой публике как ЦДЛ, исполняется 80 лет. Возраст, прямо скажем, солидный, внушительный, но до большого, по-настоящему значимого юбилея ещё целых два десятилетия. Много это или мало? Это с какой стороны посмотреть. Именно двадцать лет назад возникла угроза исчезновения ЦДЛ как писательского клуба. Распавшийся в 1991 г. на осколки СП СССР повлёк за собою в разрушение много разного рода "надстроек" и «пристроек» большого литературного хозяйства. Исчезла Иностранная комиссия, ведавшая зарубежными писательскими связями, рухнуло без финансовой подпитки мощное некогда Бюро пропаганды, организовывавшее большие Дни литературы в республиках и областях страны, пропало большинство домов творчества, саморазмножился и превратился в ничто Литфонд.

А вот любимый писателями ЦДЛ в этом неожиданном кораблекрушении уцелел, хотя и видоизменился. И уцелел он только потому, что литераторы, принадлежавшие к разным лагерям и платформам, имеющие ни в чём не схожие политические воззрения, в какой-то момент сумели объединиться вокруг своего любимого дома, чтобы спасти его и сохранить атмосферу профессионального клуба. Судите сами: столь разные творческие личности, как Владимир Солоухин и Григорий Бакланов, Борис Можаев и Яков Костюковский, Иван Стаднюк и Михаил Швыдкой, Вячеслав Кондратьев и Сергей Михалков, участвовали в 1993 г. в создании на старой базе новой общественной организации - «Клуб писателей – ЦДЛ». Большую роль в этом процессе сыграл и тогдашний директор Дома литераторов Владимир Акимович Носков, ныне, увы, покойный. Принимала в том участие и я, тогда представитель среднего поколения литераторов, но в молодости своей успевшая стать свидетелем великих страниц ЦДЛ, незабываемых встреч, случавшихся в этом доме, уникальных вечеров, проходивших на его двух сценах, больших личных драм, великих писательских триумфов и низких поражений.

Впервые я, студентка Литинститута, оказалась в Доме литераторов в качестве «писательской жены» в возрасте 20

лет, а спустя некоторое время стала приходить туда как уже самостоятельный член профессионального сообщества. Сегодня можно спорить, хорошо это было или плохо – строгий пропускной контроль на входе, – но в любом случае это лучше, чем фейсконтроль в нынешних элитных клубах, где пиджак от Brioni или платье от Valentino значат больше, чем сам человек, стоящий перед бдительным охранником.

Атмосфера закрытого писательского клуба была таинственной, манящей для начинающих литераторов, но вместе с тем и весьма демократической. За одним столиком ЦДЛ запросто могли оказаться ещё совсем безвестные, жаждущие славы, и уже именитые литераторы, опубликовавшие первую тоненькую книжицу поэты и сверхзнаменитые звёзды поэтического небосклона. Почитать стихи мэтру или пожертвовать «рублик» на рюмку водки завсегдатаю ЦДЛ, обменяться книгами с коллегой, встретиться с редактором, отметить заключение договора, разыграть на досуге бильярдную или шахматную партию, заказать в читальном зале редкую книгу, пообедать или поужинать с друзьями, похвастаться новой пассией или верным поклонником, за один заход решить кучу дел и повидаться со всеми, кто тебе нужен и кому нужен ты, – все эти задачи решались в клубе легко и безболезненно. Была здесь и своя табель о рангах, отличавшаяся от официальной табели «литературы большого стиля», господствовавшей в соседнем доме Ростовых или в тогдашней «Литературной газете».

Я замечала, что вечерами писательские начальники редко заходили в свой клуб, боясь нарваться на откровенные оценки их творчества со стороны талантливых подвыпивших коллег или молодых «гениев». Зато не обременённые секретарскими полномочиями «классики» вроде Астафьева или Евтушенко, Владимира Соколова или Александра Межирова вели себя в ЦДЛ свободно, говорили, что думают, да ещё иногда и обращались к «невидимому уху»: мол, пусть слушает[?] Меру во всём обычно знают посредственности, а талант – вещь в себе, причём безмерная и часто – нерегулируемая. Жалею, что в те поры я не вела дневник – столько можно было сохранить занятного, характерного для той эпохи, важного для сегодняшнего понимания среды и времени. Но некоторые особо яркие эпизоды из жизни Дома литераторов память чётко зафиксировала. Вот один из них.

Декабрь 1971 года. Похороны опального Твардовского. Гроб с телом на сцене Большого зала, быстро наполняющегося людьми. Атмосфера тяжёлая, наступившая вслед за разгромом «Нового мира» смерть Твардовского многими воспринимается как катастрофа, как знак наступающих заморозков. На входе в ЦДЛ замечаю некую суету и возбуждение, на улице много милиции и «искусствоведов в штатском», видимо, чего-то боятся, пропускают строго по писательским билетам, отсеивая обычных людей, читателей, пришедших проститься с любимым поэтом. Туда-сюда шныряет, отдавая быстрые распоряжения, маленький шустрый Аркадий Семёнович, бессменный администратор ЦДЛ. Слышу за спиной чей-то разговор полушёпотом: «Должен приехать Солженицын. Есть приказ не пускать его, задержать на входе». Поднимаемся в зал. Там тоже чувствуется какое-то неестественное напряжение. И вдруг – прямо у гроба, как из-под земли, возникает знакомая по фотографиям фигура Александра Исаевича. Он минуту стоит неподвижно, потом осеняет себя крестным знамением, наклоняется к гробу, крестит покойного, целует его в лоб и спокойно удаляется. Шок и переполох.

Оказалось впоследствии, что операция по проникновению «запрещённого писателя», «врага и отщепенца» в ЦДЛ была тщательно спланирована им заранее. Кто-то из сотрудников был в «заговоре» и незадолго до прихода Солженицына открыл обычно запертую запасную дверь возле женского туалета, ведущую на хозяйственный двор. Так старый зэк спокойно обманул пасущих его охранников. Мне показалось тогда, что напряжённая стеклянная тишина в зале была знаком одобрения этого неординарного и по-человечески ясного поступка. Возможно, кто-то получил потом выговор, поплатился премией. Но дело было сделано.