Литературная Газета 6467 ( № 24 2014)
Шрифт:
На станции «Технопарк» оборудуют две боковые платформы – шириной 5 метров и длиной 164 метра. Переход с одной платформы на другую будет осуществляться через верхний этаж вестибюля, связанный с платформами эскалаторами; для маломобильных групп населения предусмотрен лифт.
На первоначальном этапе у станции будет один наземный вестибюль – северный (с южного торца организуют выход пассажиров в город). Этаж вестибюля планируется разместить на уровне платформы, связав с поверхностью лестничными сходами. Позже, с развитием территории, прилегающей к станции, предполагается построить второй, южный, вестибюль.
Теги: Москва ,
Максималист на пути к идеальному
П.Я. Чаадаев в молодости
220 лет назад родился один из самых ярких русских мыслителей - Пётр Яковлевич Чаадаев
Чаадаев ещё при жизни был легендарной персоной. Каких только ярлыков не навесили на него и после смерти. Не зря он практически сразу обрёл черты литературного героя и перекочевал в комедию Грибоедова под фамилией Чацкого. Именно он своим приездом загнал нас в фамусовскую гостиную и продержал там в соответствии с законами классицизма практически сутки. Эти сутки стали главным мигом всей его жизни, так же как и имя Чаадаева у нас ассоциируется не только со стихотворным посланием Пушкина, но и с его первым "Философическим письмом". Чацкий – романтик, герой-одиночка, бунтарь. Максималист, обрушивающийся на всё, что не сообразуется с волей Провидения. Он – сверхчеловек на грани истерики, стремящийся к идеально-должному, но серьёзно опечаленный тем, что мир во зле лежит и далёк от идеала. Да что там далёк, – он даже и не стремится к нему.
Единственное средство, которое ему кажется наиболее верным и эффективным, – шоковая терапия: бросить прямо в лицо словесную перчатку, всю правду в глаза, пусть эта правда и, мягко говоря, преувеличена, как он сам признался позднее. Времени больше терять нельзя, мир необходимо перетряхнуть, вывести его из застывшего фамусовского состояния. Царствие Божие на земле – достижимо, его необходимо приблизить, потому как очень хочется увидеть его на своём веку. Хоть немного, но пожить при вожделенном коммунизме или перестроить страну, подверстать её под модные лекала и встать в ряд цивилизованных наций...
Фамусовское общество – далеко не идеал, в нём много неказистого, порочного, закостенелого. Но в нём есть и своя правда, свой уклад, своё понятие «ума», которое кардинально противоположно тому, как его воспринимает Чацкий. Есть здесь и чёткое понимание, что концепция идеального мира в реальной жизни недостижима. Но Чацкий – максималист, на его пути к идеальному не должно быть никаких препятствий. Царствие Божие на земле должно быть воздвигнуто чернильным огнём и словесным мечом, ведь это основное предназначение человека и человечества, этому надо подчиниться, всецело проявить свою покорность.
Как пишет Чаадаев в своём первом «Письме»: «В мире христианском всё должно непременно способствовать установлению совершенного строя на земле, да и ведёт к этому на самом деле. В противном случае дела опровергли бы слова Спасителя. Он бы не был среди своей церкви до скончания веков. Новый строй – Царство Божие, который должен наступить благодаря искуплению, – не отличался бы от старого строя, – от царства зла, – который должен быть искуплением искоренён». Царство зла должно быть безжалостно искоренено.
Собственно, в самом начале своего «Письма» Пётр Чаадаев и стал рассуждать
Чаадаев будто электрошоком пытается запустить приостановившееся сердце нации, пробудить в нём самосознание. Тот же Гоголь говорил, что первоначально необходимо ощутить отвращение от самих себя, чтобы встать на путь очищения. Чаадаев пытается вызвать отвращение от окружающей действительности, от настоящего и прошлого, чтобы свернуть на проторённую столбовую дорогу цивилизации, а не блуждать и дальше в потёмках вдали от шоссе на Царствие Небесное.
Совершенно ложно причислять Чаадаева к клеветникам и ругателям России. Его цель – не её отрицание, а пробуждение. Это отлично ощутил и Пушкин в своём известном стихотворении, где написал: «Россия вспрянет ото сна». А с Россией действительно так бывает. Она периодически засыпает, когда не ставит перед собой сверхзадачи, замыкается в футлярном мировоззрении.
Подобные ощущения возникают и в наши дни. Так Эдуард Лимонов в свежем стихотворном сборнике «СССР – наш Древний Рим» говорит о «вялой» Руси, «задремавшей в прохладе», без пассионарных сгустков. Он призывает её: «Иди! Вмешайся! Озверей!» Иначе – тотальная перспектива: «бездарный Китай, чешуйчатый Дракон». Но диагноз стране тоже не необратим: «Заснула Русь без сновидений», но с многоточием в конце.
У того же Чаадаева нет ненависти, у него – любовь. И в этой любви он безжалостен: «всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось», «история человеческого духа» на нас не оказала никакого воздействия.
В этой любви он выступает как христианин, даже фанатичный: «Я должен был показаться вам желчным в отзывах о родине: однако же я сказал только правду и даже ещё не всю правду. Притом христианское сознание не терпит никакого ослепления, и менее всех других предрассудка национального, так как он более всего разделяет людей». Главная цель, задача – наднациональна, она важнее национального, – Царствие Божие. Важнее и личного. Недаром он пишет: «Назначение человека – уничтожение личного бытия и замена его бытием вполне социальным и безличным», естественно, когда это бытие приблизится к своему идеальному прообразу.
Чаадаев преодолевает предрассудки национального. Черты «истории нашей юности» от «дикого варварства», «грубого суеверия» и до «иноземного владычества». В прошлом нет «ни одного приковывающего к себе воспоминания». Жизнь в «плоском застое» в «ограниченном настоящем» без прошлого и будущего. Ведь подобное ощущение пустоты, переживание лермонтовского Паруса, подвешенного в безвоздушном пространстве – белой точки на белом листе бумаги, во многом является характерным и для начала XXI века в России. Чаадаев предельно жёстко проговаривает это, чтобы преодолеть.
Сами мы как «незаконнорождённые дети, без наследства, без связи с людьми, предшественниками нашими на земле, не храним в сердцах ничего из поучений, оставленных ещё до нашего появления». И ещё: «мы как бы чужие для себя самих. Мы так удивительно шествуем во времени, что, по мере движения вперёд, пережитое пропадает для нас безвозвратно».
Поэтому «у нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса», а «всё его участие в общем движении человеческого разума сводится к слепому, поверхностному, очень часто бестолковому подражанию другим народам». Миру мы ничего не дали, а что берём – искажаем: «В крови у нас есть нечто, отвергающее всякий настоящий прогресс».