Литературная Газета 6495 ( № 13 2015)
Шрифт:
в излучине Дона,
где слышится ветра раздольная песнь,
где небо бездонно.
Года пропадают в излучине рек…
Андрей НОВИКОВ
Дорога
Есть разная данность у прожитых лет,
С дремотой в последнем вагоне,
Где смятая пачка шуршит
В уставшей, затёкшей ладони.
Ночами то серп серебрится луны,
То огненный шар на восходе,
И рельсы, подобием тонкой струны
Звуча, к горизонту уходят.
Но выстрелит в ночь семафора жакан
И вновь обозначит значенье
Испитого чая гранёный стакан,
Солёную горечь печенья.
И мысли грешны, да и чувства мелки,
И в той сумеречной водице
Порою нещадно сверкают белки
Уставшей блудить проводницы.
Года пропадают в излучине рек,
В косматых дождях и поныне,
Одною дорогой живёт человек,
Пока колею не покинет.
Пригород
А пригород утром даёт закрома –
Протиснуть тела в полусонный автобус,
Толпятся метели, толпятся дома,
И мёрзлого неба волнуется глобус.
Мерцает внутри электрический свет,
Ложится неспешно на сонные лица.
Слова подобрать, как счастливый билет,
И просто на миг становиться провидцем.
И образ Мадонны с младенцем ясней
Мелькнёт в пассажирке, светло и нежданно,
Нахлынет и больше не встретится с ней,
Но всё же останется в памяти, странно.
Зимы лихорадкой автобус трясёт,
Светило глухое насыщено коксом,
Как пригород дымный, где времени счёт
Пугает и манит своим парадоксом.
Клоун
Что важно? А важно не это, а то,
что чувства намеренно пылки,
Ты клоуном грустным живёшь в шапито,
Жуёшь на манеже опилки.
Под куполом цирка загадан успех,
Светилом картонным обласкан,
Рассерженный смех за чредою утех
Как жизнь за дурацкою маской.
Вот фокусник тащит часы в дуршлаге,
Улыбку у зрителей просит.
И мальчик стоит на упругой ноге,
Качаясь забавно на тросе.
О, тяжесть земная, как ты неправа!
Фатально антракт неизбежен.
Где музыки бодрой скрипят жернова
Над дантовым кругом манежа.
Смола
Распозн[?]ю у времени норы,
Испрошу житие в облаках,
Уползайте со сцены, суфлёры,
Получая пинки впопыхах.
Только тени толпятся на сцене,
Только лишь голоса в суете,
Только Бога нагие колени
Обнимать суждено в пустоте.
Торгаши – получайте растраты,
Супостаты – учитесь скорбеть,
Ведь на бронзовых соснах заката
Лишь смоле суждено бронзоветь.
Липецкая область. Вид на колокольню с церковью Николая Чудотворца и собор
Теги: современная поэзия
Розовый зефир
Игорь ЖДАМИРОВ
Я как бы спал и в то же время не спал, и сон, и воспоминания тоже не разделить. Но, в общем, хорошо мне было. Очень хорошо. В купе как бы стало светлеть, и я с верхней полки увидел всю нашу семью. Давно. Тогда мы ехали с Алтая в Туркмению или из Узбекистана на Алтай, я уже не помню. Мы тогда раза четыре крепко переезжали. Какая-то ерунда с билетами приключилась; мама в последний момент решила этот вопрос с проводниками. Отсчитала деньги прямо в тамбуре и выскочила на перрон. Там стояли мы: Жанка, отчим и я. Сумки и чемоданы окружали нас. Мне было лет пять, сестра на три года старше. Мама начала таскать чемоданы к дверям тамбура. Отчим, очнувшись, тоже забегал. Сестра приняла посильное участие, она-то шустрая была, а я тихоня, мечтатель, вечно рот открыт, глаза задумчивые. У мамы часто спрашивали:
– Марта, ты его к врачу водила? Ну ты посмотри, он же ненормальный. Рот откроет и сидит, по часу в окно смотрит. Ну о чём он может думать?
Добрая мамочка моя в такой момент обязательно бросалась ко мне и непременно целовала, и, смеясь, говаривала:
– Сами вы дураки, мой сыночек писателем будет. А думает оттого, что есть ему о чём подумать, он всё понять хочет. Умница моя!
И снова целовала меня. Мне было неловко в таких случаях, особенно оттого, что мама ошибалась, думая, что о чём-то умном размышляю. А я просто смотрел на что-нибудь, что-то представлял, фигня всякая детская, короче говоря. Так и тогда, все начали бегать и носить вещи, суетиться, а я стоял и смотрел на большую, даже огромную тётю, которая ела красивый розовый зефир. Мне было жалко его, она жевала так быстро! И так пугающе много за раз откусывала! Сестра дёрнула меня за руку.
– Ну, чего встал? Рохля несчастный, давай бери свою курточку, надо чемодан заносить!
Она сунула мне в руки куртку и мамин зонтик, я всё это обнял и снова, как заворожённый, уставился на остаток зефира. Та тётенька была в каком-то синем лёгком плаще от летнего дождя, а у моей мамы такой же, только белый. А вот волосы у тётьки были коричневые и кудрявые. И много. Она с каким-то человеком шумно разговаривала и, что-то объясняя, махала рукой, в которой мелькал розовый кусочек.
Я никогда до этого не ел розовый зефир и почему-то подумал, что уже и не поем. Да и не так мне хотелось съесть зефир, как подержать его в руках, понюхать, поговорить с ним. Я даже с яблоками тогда разговаривал и с блинами. Тихонечко, чтобы никто не слышал. Бабушкиным блинам я пел шёпотом песни. Тоже украдкой и негромко, смеялись надо мной все. Кроме мамы.