Литературная Газета 6495 ( № 16 2015)
Шрифт:
– Ну скорее, скорее! – нервно торопила директриса. – Люди ждут!
– Люди у нас коммунизма ждут семьдесят лет. И ничего… – громко, специально для похорошевшей Мятлевой произнёс Смелков.
Колобков поощрительно, но незаметно ткнул нового друга в бок.
– Оставьте вашу искромётность для читателей! – буркнула Болотина.
В зал набилось человек триста, хотя помещение было рассчитано от силы на двести: сидели на подоконниках, теснились в проходах, двери нарочно распахнули, чтобы оставшиеся в коридоре могли, вытягивая шеи, услышать приезжее светило. На сцене стояла полированная, кое-где облезлая трибуна, напоминающая пляжную кабинку для переодевания. Гена наткнулся на это смелое
– Вехов! – шепнул Илья.
– Тот самый книголюб?
– Тот самый. Обязательно будет наезжать на партию!
– Не первый год на этой работе.
– Держись, брат!
С этим словами пропагандист по-мальчишески спрыгнул со сцены и уселся рядом с Зоей в первом ряду.
– Илья Сергеевич, вы-то куда? – удивилась Болотина. – Пожалуйте в президиум!
– Елизавета Михайловна, не отрывайте партию от народа! – весело ответил тот и остался на месте.
Смелков поздоровался с соседями по президиуму. Ветеран руки ему не подал, а, шевельнув бровями, окинул столичную штучку недобрым взглядом, словно особист – ненадёжного бойца. Зато кучерявый буквально затрепетал от восторга:
– Пуртов. Евгений. Ответредактор газеты «Волжская заря». Мы вас так любим! «Мир и мы» – это нечто…
– Спасибо, коллега!
Услышав слово «коллега» от московского светоча, местный журналист благодарно задохнулся и сморгнул слезу счастья. Елизавета Михайловна взяла потрескивающий микрофон и произнесла краткую вступительную речь, в которой, конечно же, мелькали главные слова: «перестройка», «гласность», «ускорение», ещё недавно такие звучные, лучистые, они за три года как-то помутнели. С особой интонацией, глядя на Вехова, директриса укорила тех, кто под видом борьбы с отдельными недостатками на самом деле ведёт подкоп под главные завоевания социализма.
– …А гласность превращает в горлопанство! – закончила она.
– А нам не нужна гласность для подголосков! – поставленным голосом ответил книголюб и широко зевнул, показав отличные хищные зубы.
Геннадий Павлович, слушая вполуха, изучал аудиторию. В первом ряду, таинственно потупив глаза, сидела Зоя. Колобков, млея от близости, жарко шептал ей в ушко какой-то смешной вздор. Она, чуть отстраняясь, терпеливо улыбалась и качала головой. Смелков почувствовал в сердце ревнивое недоумение: ему завтра надо возвращаться в Москву, а удивительная библиотекарша останется здесь, в Тихославле, с этим номенклатурным клоуном. Жаль! Он вздохнул и всмотрелся в зал. Здешний народ сильно отличался от столичного, люди одевались единообразнее, проще, беднее, но в лицах была живая ещё доверчивость, а не сытая московская ирония.
– Ну а теперь мы попросим выступить нашего гостя – специального корреспондента газеты «Мир и мы» товарища Смелкова, – объявила Елизавета Вторая. – Геннадий Павлович приехал из самой столичной гущи. Может быть, он объяснит
– …И что будет с родиной и с нами! – тряхнул головой Пуртов.
У него была забавная манера – он беззвучно шевелил губами, повторяя слова выступающего, кивая или в случае несогласия мотая головой, точно цирковая лошадь. Ветеран слушал, окаменев лицом, и только бровями реагировал на сказанное: если дед был «против», они сурово сдвигались к переносице, а если «за» – уползали на лоб. Выступление директрисы явно ему понравилось.
Смелков встал, потрогал холодную пробку графина, прошёл к трибуне, проверил, взявшись за края, её устойчивость, и ему пришла в голову дикая мальчишеская фантазия: незаметно расстегнуть брюки и по окончании выйти из «кабинки» в одних трусах, купленных в «Тати» и усеянных крошечными Эйфелевыми башнями. Он загадочно улыбнулся Зое. Она посмотрела на него с ожидающим восторгом, как на фокусника, который вот-вот достанет из рукава не цветок, не гирлянду и даже не голубя, а нечто невиданное, к примеру, сказочную птицу, которая полетит над страной, махнёт радужным крылом – и всё сразу переменится, зацветёт, заблагоухает, жизнь станет честнее, умнее, богаче, благороднее. Впрочем, что-то подобное светилось в глазах почти у всех, пришедших на встречу с золотым пером.
И он заговорил. Смелков умел выступать – «держал зал». Но сегодня от Зоиного присутствия он обрёл в сердце лихорадочный азарт, почуял летучую ясность мысли, в него вселился велеречивый бес вдохновенья. Гена не говорил, а чеканил слова из благородного металла:
– «Так жить нельзя…» – написали вы в объявлении. И я подумал: как же так? Жили, жили – и вдруг нельзя. Почему? Давайте думать вместе!
– Давайте! – поддержал весёлый мужичок, сидевший на подоконнике, по-турецки поджав ноги, обутые в грязные кеды.
Болотина всадила в него памятливый взгляд.
– …Недавно мы с вами отметили 9 Мая, – спокойно продолжил оратор. – Праздник со слезами на глазах. Но если не только утирать слёзы и класть цветы к Вечному огню, а хотя бы иногда задумываться, то сразу возникают вопросы. Например: почему мы платим за свои победы больше, чем другие народы – за свои поражения? Почему в цивилизованных странах каждый человек самоценен, а у нас швыряются миллионами жизней? Отчего наш исторический путь вымощен трупами, как улицы вашего прекрасного города булыжниками? Петербург стоит на костях, гиганты пятилеток – на костях, колхозы – на костях… Вы не думали, почему наш государственный флаг весь красный?
– Не весь! – донеслось с подоконника. – Там ещё есть серп и молот. «Ты хочешь сей, а хочешь куй, но всё равно получишь…»
– Прекратите немедленно! Выведу! – громко перебила пьяного Болотина и переглянулась с плечистыми дружинниками, стоявшими при дверях.
– Так почему же наш флаг красный? – повторил Смелков.
Этот вопросик он перенял у Исидора, гранда гласности, виртуоза плюрализма, умевшего запустить в аудиторию свежий ветерок инакомыслия, возбудить, завести, ошеломить, сбить с толку врага ускорения внезапной цифирью или разящим фактиком.
– От крови! – ахнул кто-то, потрясённый небывалой догадкой.
– Именно! Да, мы победили Гитлера. Но какой ценой? Мы же завалили немцев трупами. Наши потери – десять к одному!
– Нет, не десять. Мы потеряли двадцать миллионов с гаком. Вместе с мирным населением. А они – почти семь! – возразил ветеран, нахмурился и стал похож на обиженного филина. – И фашисты напали внезапно!
– Какие фашисты?
– Гитлеровские. Какие же ещё… – растерялся дед.
– Ну, во-первых, это ещё надо разобраться, кто был большим фашистом: Сталин или Гитлер. Вы, наверное, забыли про позорный пакт «Молотова – Риббентропа»?