Литературная Газета 6495 ( № 7 2015)

Литературная Газета Литературка Газета

Каким же он был, Александр Иванович Галич, чьё «ободрение» на «избранном поприще» было столь важным для юного поэта? В восприятии Пушкина – добрейший человек, старший товарищ. К нему можно было обратиться в стихах: «мой добрый Галич», назвать «ленивым философом», «апостолом неги», «младшим братом Эпикура» и пригласить на лицейскую пирушку. С ним можно было разговаривать обо всём и с лёгкостью постигать серьёзные вещи. Неслучайно первое его научное сочинение было построено в форме диалога мудреца с юношей Агатоном, а сама беседа посвящалась разнообразным путям поиска истины. Видимо, этот жанр был особенно близок молодому преподавателю.

Автор биографической книги о Галиче, А.В. Никитенко, опираясь на воспоминания, отмечал,

что тот был «…очень приятным собеседником лицейских воспитанников, которые весело проводили с ним время иногда за чтением своих стихотворений, нимало не пугаясь его профессорской осанки». Во время уроков ученики порой покидали свои места и «окружали толпой кафедру снисходительного лектора».

Когда Галич покинул Лицей, его отсутствие остро ощущалось, и Пушкин адресовал ему строки, которые звучат неподдельно искренне:

Один в каморке тесной

Вечерней тишиной

Хочу, мудрец любезный,

Беседовать с тобой…

Беги, беги столицы,

О Галич мой, сюда!

Ученики Галича сохранили для нас и его совет начинающим авторам: «Быть ясным в душе и языке». Сегодня несомненно, что лицеист Александр Пушкин воплотил этот наказ в полной мере.

Интересно, что как раз в период преподавания Галича Алексей Илличевский в письме товарищу Павлу Фуссу рассказывал о значении литературы в жизни Лицея: «Чтение питает душу, образует разум, развивает способности; по сей причине мы стараемся иметь все журналы – и впрямь получаем: Пантеон, Вестник Европы, Русский Вестник и пр. Так, мой друг! и мы тоже хотим наслаждаться светлым днём нашей литературы, удивляться цветущим гениям Жуковского, Батюшкова, Крылова, Гнедича. Но не худо иногда подымать завесу протёкших времён, заглядывать в книги отцов оте­чественной Поэзии, Ломоносова, Хераскова, Державина, Дмитриева; там лежат сокровища, из коих каж­дому почерпать должно. Не худо иногда вопрошать певцов иноземных (у них учились предки наши), беседовать с умами Расина, Вольтера, Делиля и, заимствуя от них красоты неподражаемые, переносить их в свои стихотворения». Письмо датировано 10 декабря 1814 года.

В это же время Александр Пушкин писал стихи для лицейского экзамена. Поощряемый Галичем, он в своём сочинении поднимал «завесу протёк­ших времён», а порой и заимствовал от великих творцов прошлого «красоты неподражаемые». «Воспоминания в Царском Селе» прославили автора, а сам он всю жизнь помнил имя «доброго Галича», который «ободрял» его в начале поэтического пути.

В первой программе своих «Записок» (1830) Пушкин под датой «1814 год» намечает знаменательный ряд: «Экзамен, Галич, Державин – стихотворство…» Он ставит рядом два имени: учителя словесности и художника слова, тех, кто направил и благословил его на путь Поэзии. Он окружает эти имена словами «экзамен» и «стихотворство»: ведь именно с этого дня начался его путь в литературу, путь в Вечность.

Теги: литература , история

Второе рождение

Борису Пастернаку 125 лет

На пятом году скандала, связанного с публикацией на Западе романа "Доктор Живаго" и присуждением автору Нобелевской премии, ровно 50 лет назад, в 1965-м, в «большой серии» «Биб­лиотеки поэта» вышел том Бориса Пастернака. Мне было 12 лет, и скандал прошёл мимо меня. Но через год я резко повзрослела и стала следить за модой, в том числе литературной. А она диктовала овладение поэзией Пастернака во что бы то ни стало. Добыть синий том легальным

путём не представлялось возможным: у родителей моих не было блата в книготорге - они сами грелись зимними ночами у костров, стоя в очередях за подписными изданиями. Но эти трудоёмкие подписки можно было на Пастернака обменять. Не стану рассказывать, чего лишилась домашняя библиотека и что мне за это было.

Том открывался первой публикацией поэта – стихотворением «Февраль. Достать чернил и плакать!», правда, в редакции 1928-го, а не 1913-го. Но таких тонкостей я тогда не знала. Дитя дефицита, глагол «достать» я воспринимала как синоним «добыть», «купить», но не обычным товарно-денежным путём, а хитроумным, обходным. Неужели на заре пастернаковской юности с чернилами в России была такая напряжёнка? Второе разочарование постигло меня на строке «Но ты прекрасна без извилин». Как можно восторгаться девушкой «без извилин», мне, считающей себя очень умной, было непонятно. Таких, на мой взгляд, нестыковок, неточностей и соскальзываний с оси смысла в книге обнаружилось немало. Но говорить об этом вслух я опасалась: моё окружение, в основном старшее по возрасту, подняло бы меня на смех. В каждом доме, претендующем на интеллигентность, переделкинская фотография Пастернака в домашней куртке стояла рядом с фотографией Хемингуэя в рыбацком свитере. Рядом с моим Тамбовом, в Воронеже, жил и писал Алексей Прасолов, поэт с безупречным слухом и слогом. Но моды на него не возникло.

Кто-то поведал, что за океаном сняли фильм по «Доктору Живаго» (которого я, естественно, ещё не читала). Увидев года через три кинокартину «Смешная девчонка», я догадалась, что слащавый Омар Шариф и есть доктор Юрий Живаго. С тех пор никогда не сравниваю экранизацию с экранизируемым. Много после, уже в эпоху подпольных видеосалонов, оказалось, что Урал, по голливудской версии, расположен в Альпах и усеян пармскими фиалками. Картина Дэвида Лина, получившая пять «Золотых глобусов» и аналогичное число «Оскаров», вышла в том же году, что и синий том, и, таким образом, нынче выпало целых три юбилея, связанных с Борисом Пастернаком.

Собственно, об отношении к поэту уже всё сказал корифей эмигрантской критики Георгий Адамович. Он пережил Пастернака на 12 лет, но написал о нём в 1933 г.: «Каждый из нас встречал этих фанатических и искренних поклонников Пастернака, наизусть читающих самые путаные его строфы, с упоением вслушивающихся в причудливые звуковые сочетания, которые в них возникают. Но таких людей немного. Гораздо больше у Пастернака поклонников мнимых, принявших слух о необычайной его даровитости на веру и не всегда даже делающих попытки этот слух осмыслить».

«Словесная гимнастика», о которой говорил Адамович, штука завораживающая и не требующая рассуждений, как и миф, согласно которому Пастернак тяжко страдал от власти. Строки его стихов, ставшие опознавательными знаками принадлежности к касте посвящённых, давно оторвались от стихотворений, откуда почерпнуты. «Быть знаменитым некрасиво». (А ведь он сам предупреждал, что слово имеет обыкновение сбываться!) Пастернака выдвигали на Нобелевскую премию с 1946 по 1950 г., в 1953 и 1957 гг.); «И дольше века длится день», «Не спи, не спи, художник» и т.д. Это раздёргивание на фрагменты – один из главных признаков моды: всегда есть чем блеснуть среди чужих и вписаться в систему паролей и отзывов среди своих.

Маяковского, по словам Пастернака, насаждали, «как картошку при Екатерине». Но со временем и самого Пастернака принялись – на другой делянке – точно так же насаждать, только как авокадо или артишоки, которые едва ли помогут пережить голодную зиму. Пастернак ничуть не менее революционен, чем Маяковский. Он написал «Лейтенанта Шмидта» и «Девятьсот пятый год»:

Это народовольцы, Перовская,

Первое марта,

Нигилисты в поддёвках,