Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3

Погодин Радий Петрович

— Наведывайтесь, — сказал на прощание делопроизводитель и положил прошение Сергея в толстую картонную папку. — Ваше сорок восьмое будет-с.

Огорченный возвращался Сергей из канцелярии к себе на Кондратьевскую. «Вот тебе и аттестат зрелости!»

А навстречу, как нарочно, шли студенты-технологи в черных шинелях с синими кантами, с бархатными наплечниками, на которых блестели выпуклые вензеля из трех букв: «ТТИ».

Они шли группами, по два, по три человека, оживленно разговаривая о лекциях и о профессорах. Может, не каждому из них сегодня придется пообедать, а многие побегут в другой конец города

давать уроки. Но всё-таки они счастливцы, они учатся!

Начинало смеркаться. В соборе звонили к вечерне. На Думском мосту, с обелисками, украшенными золочеными двуглавыми орлами, Сергея обогнала рота. Солдаты шли в баню, у каждого подмышкой торчал сверток с бельем, а кое у кого — и березовый веник. Солдаты пели во всё горло знакомую ему еще по Уржуму песню.

На морозном воздухе из их раскрытых ртов клубами валил пар. За солдатами бежали мальчишки, стараясь попасть в ногу.

На углу Благовещенского переулка Сергей увидел инвалида в серой затрепанной шинели. Он стоял, опираясь на костыли, и глядел исподлобья на проходившую роту. На его бледном бородатом лице было выражение какой-то затаенной печали и в то же время гордости, словно он хотел крикнуть: «Эх, дружки мои служивые!»

Когда Сергей поровнялся с инвалидом, тот тихонько кашлянул:

— Не найдется ли у вас папиросочки, господин студент?

Сергей вытащил из кармана купленную им, по просьбе Никонова, коробку «Трезвона» и, раскрыв ее, протянул солдату.

— Премного благодарствую! — козырнул солдат, бережно взяв папиросу двумя пальцами. Затем он снял мохнатую папаху и, спрятав в нее папиросу, снова нахлобучил папаху на глаза.

— Ну, пошли наши солдатушки-ребятушки в баню. Попарьтесь, милые, всласть! Скоро, небось, отправят. А там уж!.. — инвалид, не договорив, покосился на Сергея. «Хоть и студент и папироской угостил, а кто его знает?!»

Но, посмотрев на Сергея, инвалид почувствовал к нему доверие. Его расположило юношеское открытое лицо с небольшими мягкими, не иначе, как специально отпущенными, для солидности, усиками.

«Видать, на медные деньги учится», — посочувствовал инвалид, заметив изрядно поношенную ватную куртку Сергея со светлыми пуговицами и синими кантами и старую выцветшую форменную фуражку.

— Это что ж, новобранцы пошли? — спросил Сергей о роте. И его манера во время разговора глядеть в глаза прямо собеседнику тоже понравилась инвалиду.

— Ошиблись вы малость, господин студент, — ответил инвалид с доброжелательной улыбкой, — не новобранцы это. Те совсем молодые, вроде вас, а этим не меньше, как лет под тридцать будет. По призыву они…

— Какие рослые и здоровые! Точно на подбор.

— Да, крепкий народ, — сказал инвалид и поглядел вслед солдатам. — Эх, господин студент, — вздохнул он. — Я полгода тому назад тоже был молодец хоть куда! А вон как меня японцы-то отделали! — он снова вздохнул и покосился на свою пустую штанину.

— Где же вас ранили?

— Под Хаяном, — ответил инвалид и, опираясь на костыли, медленно пошел рядом с Сергеем. — В атаку послали. Командуют: наступать сомкнутым строем! Ну и пошли мы, рабы божие, а не у каждого солдата и винтовка

есть. Как начал нас японец с трех сторон из пулеметов да шрапнелью косить — ой, что тут было! Дай бог, если полроты от нашего третьего стрелкового уцелело.

Сергей внимательно слушал инвалида, а тот, обрадовавшись неожиданному собеседнику, рассказывал, с трудом ковыляя рядом с Сергеем, о неполадках в армии: о противоречивых приказах, о нехватке патронов и о том, как однажды на его глазах японцам без единого выстрела отдали отлично укрепленную позицию.

— Эй, дяденька, посторонись, задавлю! — раздался позади звонкий детский голос, и какой-то мальчишка, обгоняя их, лихо промчался на одном коньке, накрест привязанном веревкой к стоптанному валенку.

Неожиданно оборвав свой рассказ на полуслове, инвалид остановился, тяжело дыша.

— Господи боже мой, никак не могу к костылям привыкнуть. Кровавые мозоли подмышкой натер.

— А давно ли вы из госпиталя выписались? — спросил Сергей.

— Позавчера. На родину отправляют. Барнаульский я сам, трое ребят у меня. Старшему Мишке восьмой год пошел. Вернусь домой, а какой я теперь им кормилец!. Да и лошадь перед самой войной пала. А в крестьянстве без кобылы хоть вой! Раньше я плотничать мог, тоже в хозяйстве большая подсоба была, а сейчас как с одной ногой на сруб влезешь? Да и правая рука не шибко сгибается, — у локтя пулей пробита. А ведь я, господин студент, в своей деревне, скажу не хвастаясь, лучший плотник был… Да, был! А за что, спрашивается?! За какого чорта лысого ногу потерял? Увечье получил? А?! — инвалид сплюнул и злобно выругался.

Всё, что сейчас он говорил, целиком подтверждало слова Павла о войне.

— Так вот теперь, господин студент, надо думать да гадать, — как дальше жить? А брата у вас, случаем, нет? — спросил инвалид Сергея, когда они свернули на Монастырскую улицу.

— Нет; а что?

— У нас в роте офицер один был молодой — прапорщик Соловьев. — Очень личностью на вас похож. Он кой-чего нам объяснял!.

— А что же именно?

Инвалид замялся на какое-то мгновение, но, еще раз посмотрев на Сергея, решился.

— Да насчет этой самой войны. Кому, значит, от нее выгода. Ну и, конечно, про то, как на эту войну силком народ гонят. А на кой лях она народу нужна!.

— Всё, что он сказал вам, это истинная правда. Вы верьте ему, — горячо отозвался Сергей, чувствуя невольную симпатию к этому молодому и совсем незнакомому ему офицеру.

— Я об этой правде, господин студент, еще раньше, до их благородия листок читал, — понизив голос, поделился инвалид.

«Что же это ему за прокламация попала? — подумал Сергей: — Сибирского Союза или Томского Комитета?!»

— А дело было, господин студент, так: в середине марта взяли меня на войну. Сформировали, значит, у нас в Барнауле эшалон. Показали солдатам, как винтовку держать, и повезли нас в Маньчжурию. Извините, устал я немножко. Передохнуть надо!..

Они остановились, и инвалид, сняв с головы папаху, вынул осторожно оттуда спрятанную папироску и с наслаждением закурил ее.

— Хотел после переклички выкурить, да вот не утерпел, — улыбнувшись по-детски, признался инвалид.

И от этой доверчивой простодушной улыбки желтое, измученное лицо его похорошело и словно даже помолодело.