Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

они абстрактны и потому сами нуждаются в объяснениях, исходящих из

общественно-политических условий русской жизни того времени. Иначе

духовная драма Гоголя будет выглядеть только его личной, а не социальной

драмой, несомненно связанной в конечном счете с тяжелой судьбой крепостного

народа,

IV

«Замечательное десятилетие» — наиболее ценная и значительная из

мемуарных работ

Анненкова. Это поистине летопись духовной жизни эпохи по

охвату фактов, событий и лиц, по освещению множества проблем и вопросов, занимавших литературные «партии» сороковых годов. Но вместе с тем это на

редкость сложный, противоречивый, а подчас и откровенно тенденциозный

литературный памятник, в котором диковинно переплелись историческая истина

и социальный предрассудок, зоркость автора в видении важных фактов эпохи и

его половинчатость, его лавирование при их освещении.

Анненков понимал историческое значение той огромной духовной работы, которую исполнили лучшие из его современников в тяжелейших условиях

крепостного права и николаевского деспотизма. Он писал: «Ни деятельность

Гоголя, ни деятельность самого Белинского, а также и людей сороковых годов

вообще из обоих лагерей наших не остались без следа и влияния на ближайшее

потомство, да найдут, по всем вероятиям, еще не один отголосок и в более

отдаленных от нас поколениях. Это убеждение только и могло вызвать

составление настоящих «Воспоминаний».

Анненков остро чувствовал поворотный характер эпохи. В теоретических

исканиях литературных группировок того времени, в острой их журнальной

полемике, в самой литературе он наблюдал столкновение и борьбу таких

«разноречивых начал», о которых прежде и не подозревали. И в «Замечательном

десятилетии» Анненков довольно искусно и верно передал колорит

«переходного» времени, общую атмосферу «эпохи столкновения

неустановившихся верований, одинаково важных и неустранимых». Заслуга

немалая.

«Тридцатые и сороковые годы,-— писал Плеханов,.— являются у нас

фокусом, в котором сходятся, из которого расходятся все течения русской

общественной мысли».

19

Это верное утверждение нуждается лишь в одном добавлении: то, что в

сороковых годах было борьбой мнений или идейным разногласием по тому или

иному жизненно важному вопросу, разрасталось затем в идейно-политическую

борьбу целых общественных направлений, например демократов и либералов.

Примечательно и то, что в основу «Замечательного десятилетия» Анненков

положил воспоминания о Белинском и действительно показал его центральной

фигурой

эпохи, основным двигателем идейной жизни того времени, идет ли речь

о радикальном его влиянии на передовые общественные круги или дело

ограничивается философскими и литературными спорами в кружковой

обстановке. Одна беда — либерал Анненков ограничивает роль и значение

духовной работы Белинского преимущественно узкой сферой «образованных»

классов, не принимая в расчет «податные» сословия того времени.

«Белинский был тем,— справедливо писал Тургенев,— что я позволю себе

назвать центральной натурой; он всем существом своим стоял близко к

сердцевине своего народа, воплощал его вполне».

Эта важнейшая черта в облике великого демократа крайне слабо выявлена в

«Замечательном десятилетии».

Анненков близко стоял к Белинскому в пору наиболее интенсивных

мировоззренческих его исканий. Наболевшие вопросы русской жизни,

революционный опыт Западной Европы, завоевания материалистической

философии, социалистических учений — все это воспринималось и проверялось

испытующей мыслью Белинского, обсуждалось с друзьями, перерабатывалось в

его сознании, чтобы вылиться затем в пламенную статью, в которой

проницательный читатель за слышимой подцензурной речью всегда улавливал

другой, потаенный голос борца против общественной неправды.

В сентябре 1874 года Анненков писал Стасюлевичу: «Вы пишете, что

Белинский в письмах неизмеримо выше Белинского в печати, но Белинский в

разговорах — оратор и трибун — еще выше был и писем своих. Боже!

Вспоминаю его молниеносные порывы, освещавшие далекие горизонты, его

чувство всех болезней своего времени и всех его нелепых проявлений, его

энергическое, меткое, лапидарное слово. Ничего подобного я уже не встречал

потом, а жил много и видел многих». Анненков высказал в воспоминаниях о

Белинском многое из того, о чем писал Стасюлевичу. Мы буквально видим

Белинского, трепещущего от негодования и горечи, когда читаем страницы, на

которых рассказывается, как создавалось знаменитое зальцбруннское письмо к

Гоголю.

Анненкову особенно удался нравственный облик Белинского, натуры

цельной, благородной, энергичной и самоотверженной, без остатка отданной

призванию общественного борца и просветителя и сгоревшей преждевременно на

тернистом поприще литератора.

Иное дело — политические убеждения Белинского, его отношение к народу, к крепостному крестьянству, к революционным средствам ликвидации