Литературный журнал "КЛЯП"

Автор неизвестен

Где стынет под веком слеза,

Пою я о брате, зарезавшем брата

За Рыбу, чья пища - глаза...

Крис Аивер

Парковочное

И разбиться. Спиной На выгоревшем асфальте Написав обо всем, что не подвернулось спеть. Однозначной Строкой Обозначиться на плакате И до самого часа икс неприметно тлеть В твоей комнате, На обоях. И сил не хватит На рывок, чтобы снова пытаться - и не уметь. Ты привыкнешь. Ты хороша и нетороплива. Ты петляешь петлей от судьбы и опять в судьбу, Ты умеешь Заставить Казаться себе счастливым, Даже с вырванным сердцем, даже с дырой во лбу. Ты прости, Я хотел с тобой, но все как-то мимо... И теперь, как мне кажется - кончился. Не смогу. И пропасть. Огоньком на пропущенной

остановке, Непрочитанным текстом вырваться из груди, Остудить клокотание Хриплых усталых легких, По сплошной, спотыкаясь, как пьяному, побрести... Чтобы после, смеясь, На последней своей парковке, Барахлящий мотор приглушить - и не завести. Что мне сделать, Когда я каждое утро вижу, Как к стеклу прилепляют плохо сведенный принт, Неудачную фотографию С кучей лишних, Неуместных деталей? Когда под рукой горит Шесть оборванных струн, Двадцать шесть недобитых книжек, Пять десятков твоих фотографий? Когда инстинкт Выживания Ослабел до такого края, Что почти не стыдно подумывать о петле... Бог мой... Знала бы ты, как я по тебе сгораю. Как, мотор приглушив, я думаю о тебе.

Ассоциативное

Весь остаток времени, выданного на лето, Мы придуривались, как будто бы так и надо: Появлялись под утро, тут же щелком заряда Вылетая из душа, не завтракав и не спав. Весь режим - круглосуточно в поисках сигареты, У гитары не строит лад, посидели с братом, Стычки возле Арбата, как в девятьсот лохматом - Бинтовали, как водится, не закатав рукав. У соседей орёт "гражданка", за стенкой - отчим, Сговориться насчет концерта - окей, заскочим, Перепишем, запишем, с драйвом и чтоб почетче: Репетиции в гараже до шести утра. Разругались кто с кем, будь мол лучше и стань мол проще, Помирились, поплакали, выпили, взвыли, вобщем - Я строчил что-то про сюртук и ночную площадь, И потом до потери пульса про них орал. Где-то в августе, город, заплеванный и уставший, Зачадился, обрюзг, закашлялся серой кашей, Материнским смешком в ладонь - "Заблудился, старший? У тебя ж до сих пор ни студенческого, ни прав!" Кирпичи холодили затылок, закат струился, Я вжимался в подъезд отстрелянной серой гильзой, Злился, скусывал фильтр и холодел от мысли, Что опять потерял тебя, так и не отыскав.

***

Граются вороны, солнышко смотрит стыло. Скол малахитовый влажно блестит в руке. К носу поджав колени, сидит Данила, Ключик у сердца - висельник на шнурке. Что же ты, мальчик, ключик не вышел весом? Не отпираются каменные шатры? В горьком ручье на подворье седого леса Больше не сыщешь ящеречьей норы? В белые волосы спрячется мышь-полевка, К белой рубахе стянутся ковыли. Где же ты только, мальчик, сменял подковку, На серебристый ключ от чужой двери? Красные девицы ленты пускают в воду, Бодро сигают лешие вдоль болот... Мальчик лежит, откинувшись на колоду, И малахиты снов переходит вброд.

Екатерина Комиссарова

РОМАШКА, РОЗА, ЛЕВКОЙ

за ромашками глаз не вижу, за увядшими – где лицо? кто-то выжил, каленым выжег, розмарином и чабрецом, белым пологом, черной птицей, красным заревом в небесах. где же лица? Христу молиться на охрипшие голоса. что же, Боже, нам делать, что же? мало веры, души, огня? язвы черные выжгли кожу на исходе второго дня. лица в розах. глаза в левкоях. сжалься, Боже, да огради! дай намучившимся покоя, за оставшимися гляди. где же лица? – в шипах и листьях, бродят тени, им нет числа: жгите листья, сжигайте чисто – чтоб ни ниточки, ни узла, и ни ногтя, ни волосинки. люди, люди, тела, тела! негашеная известь – синим, ни избавила, ни спасла. на чужое добро – не зарясь, в полымя окаянный скарб. мы раскаялись! мы покаялись! так не гневайся свысока! с неба – холодом, в землю – городу. Богу, гордому – высота. красным заревом небо вспорото. лица мертвые. да в цветах.

АВГУСТ

опротивело все. август медленно чешет на запад. в сентябре (у тебя) день рожденья, мне нечего подарить. я теряю себя, я теряю даже свой личный запах, по которому, как по следам, (тебе) было б удобно ходить. в волосах – плавят золото. взгляд становится колким и синим. как бы за легким дыханьем не потерять предпоследний вздох. если ты хочешь, чтоб я захлебнулась в тине, просто легко надави на жалость, она прямо по центру, ты мой ты бог… нечего

раздражаться, дрожать, как драже монпансье – на жестяной тарелочке запоздалых за-летних дней. мне сейчас показалось, что будь ты рядом – я тебя тут же съем, вместе с твоей (такой мне родной) любовью, что спит на дне. сети, тятя! держись, я вытягиваю. я все еще верю в тебя, я тебя вытяну, солнце, падающее за розовый горизонт. я думала, даже душа моя вытрепалась суховеем в степях, думала, сердце сжарится до угля в этот мертвый сезон - ан-нет! – я все еще собираюсь жить, назло всем ветрам, назло всем поветриям, что носят по воздуху злые слова! …но вечером этого лета кто-то добрался да нашего до костра – и пылает сухая трава. но: между этим проклятым летом и слишком прозрачной осенью я ненавижу твой голос, ставший в мгновение ока каким-то чужим. проклинаю мягкую хвою под корабельными соснами, где нежность твоя деревянным божком возлежит, ненавижу даже чужую мать, что руками вырвала счастье мое из груди, что я снова пытаюсь нарушить христову заповедь «не укради», но ты мой: всеми правдами и неправдами я тебе сети буду плести, я тебя вытяну… я люблю тебя за двоих, и ты это мне прости.

ГОРОД, ЗАКОВАННЫЙ В СИНИЙ

ПРОСОЛЕННЫЙ ЛЕД

где-то город, закованный в синий просоленный лед, где-то мачты, стремящие ввысь деревянные шпили, где-то улицы ветром исхожены на год вперед – километры брусчатки, и ярды, и версты, и мили – все равно, лишь бы двигаться, лишь бы куда-то шагать; направление спорно, маршрут до конца не указан: по мосту, что раскинут меж двух берегов, как шпагат, и узлами фонарными – вехами в памяти – связан. мимо набережных, мимо броско кричащих витрин, за беседой, улыбкой, молчанием о высоком. сколько слов недосказанных, сколько вопросов внутри, сколько общего между, и даже несхожего сколько. Невский иллюминаций, как елка в конце декабря, на Дворцовой следы, у Казанского тень полукругом, синий ангел над городом, боже, хранивший царя, двое в теплых пальто, потерявшие разом друг друга, мы знакомцы, влюбленные в образ, но мы не друзья: я и город, мы искоса смотрим на руки и лица. ты хороший, закутанный в морок, туманы, озяб, ты за верстами, милями, шпалами, крыльями птицы. где-то руки, пропахшие масляной краской, - вода, тонкий лед-скорлупа, голубые гранитные плиты, где-то есть и другие – с просоленным льдом – города, только я помолчала и все-таки выбрала Питер.

Ирина Серебряная

«Гнилая влажная зима»

Гнилая влажная зима. Пять часов утра, еще темно. Пора вставать. Сегодня будет тяжелый день, много работы.

Так: сначала зарядка! Обязательно, а то до вечера не дотяну. Душ. Нужно быстро позавтракать.

Семь часов. Пора будить Ленку в школу. Открываю дверь в комнату, врубаю люстру: «Лена, вставай, в школу пора!»

Дочка заспанная, бледная с трудом приподнимает голову над подушкой, глаза закрыты:

– Мамочка, можно я сегодня в школу не пойду? Голова очень болит.

– Вставай! И так через день на уроки ходишь.

Ленка покорно сползает с постели и, шатаясь, плетется в ванную комнату.

– Завтрак на столе. Поешь. Вернусь поздно. Собаку покорми и погуляй с ней перед уходом.

В ответ молчание. В ванной шумит вода.

Восемь часов. В ординаторской быстро переодеваюсь, пока не пришли мужчины на работу.

Выхожу в коридор отделения. Перевязочная еще свободна. Прошу постовую сестру Зину:

– Пригласи из двести пятой женщин на перевязку, у меня операции в первую смену.

Зина зовет больных. Осматриваю раны, меняю повязки.

Возвращаюсь в ординаторскую. Там Борис и Дима. Уже в хирургических костюмах.

– Нат, у тебя сегодня много операций? – спрашивает Борис.

– Две секторальные молочные железы.

– Слушай, поассестируй, пожалуйста. По приказу Главного положили женщину вчера вечером. Пожилая. Опухоли обеих молочных желез. Уже распадаются. Быстро сделаем.

– Я не против, Боря. Но ты же сам знаешь: у меня по вторникам совместительство.

– Полчаса,- канючит Борька.
– У Димы сейчас операция на желудке. Он не сможет.

– Ладно, только в час дня я должна быть свободна.

– Договорились.

Между операциями звоню в Собес.

– Я по поводу пособия на ребенка, для матерей-одиночек. Перестали платить. Что? Нет справки? Какой? Что ребенок пока еще жив? Каждые полгода?

…………………………………………………………………………………………………….

Спасибо, до свидания.