Ливонская война 1558-1583
Шрифт:
То же самое можно наблюдать и в северных районах Ливонии. Тамошнее местное население искало защиту от московского покушения и нашло ее, что ни в коем случае не попадает под категорию торговой сделки. Мы видели, как жители Ревеля попросту не пустили датчан в город после того, как их епископ попытался решить проблему именно торговой сделкой. И в то же время те же самые ревельцы обратились за помощью к шведам и открыли им ворота своего города. И удачная торговая сделка эзельского епископа объясняется не только пронырливостью и изворотливостью последнего. Датчане завладели Эзелем не потому, что купили остров у епископа, а потому, что тамошние жители всегда были расположены к Дании, и обратись они к ней за помощью пораньше, Эзель достался бы датскому королевству даром. Но основное в позиции как Дании, так и Швеции, это то, что при их острой взаимной вражде они обе не стремились расширить полученные владения за счет ливонских земель, отошедших к Литве, чего нельзя сказать о самой польско-литовской и, конечно же, о московской стороне. А потому обе эти стороны, оставив каждая выяснение своих отношений и с
И, конечно, рассуждая о Ливонской войне, нельзя пройти мимо высказывания историка Д.И. Иловайского, так резюмировавшего результаты ее первого этапа:
«Раздел Ливонии между соседними государствами ясно показал, в какой степени были правы советники Иоанна, не одобрявшие его слишком широких завоевательных замыслов с этой стороны. Ливонский Орден оказался несостоятельным в борьбе с могущественным Московским государством; но было бы великою ошибкой считать эту землю легкою добычею и стремиться к ее полному скорому захвату: вместо одного слабого Ордена приходилось иметь дело с несколькими сильными претендентами на его наследство. Едва ли умные советники Иоанна не предвидели двух главных затруднений, долженствовавших воспрепятствовать быстрому и легкому завоеванию Ливонии. Во-первых, множество крепких городов и замков. Ливонию отнюдь нельзя было сравнивать с Казанским царством, где по взятии столицы оставалось только усмирять полудикие туземные народцы и взимать с них ясак. Здесь каждый город, каждый замок, имевший сколько-нибудь мужественного комендора, приходилось добывать трудною и долгою осадою; а в осадном деле, где требовалась борьба с артиллерией, именно московская рать была наименее искусна. Поэтому после трехлетней войны, после страшных опустошений неприятельской земли, Москвитяне могли похвалиться приобретением не более одной четвертой ее части. Во-вторых, это (сравнительно с потраченными усилиями) небольшое приобретение, в соединении с дальнейшими притязаниями, приводило нас к одновременному столкновению с Швецией, Данией и Польско-Литовским государством. На первых порах Москве удалось отклонить новую войну со шведами, которые обратились на датчан, желая отнять у них северо-западную часть Ливонии; но борьба с главным наследником Ливонского Ордена, т. е. с Польско-Литовским королем, оказалась неизбежною».
Глава 6.
Старый соперник
В нашей отечественной истории отношения с Литовским, или вернее сказать с Польско-Литовским государством, занимают особое место. Мы не случайно поправились, уточнив «с Польско-Литовским», поскольку уже на ранней стадии отношений Руси
с Литвой последняя вступила с Польшей в длительный интеграционный процесс, постепенно приведший к их полному объединению. Так вот характер отношений Москвы с Литвой, а позже, после этого объединения, характер отношений Москвы с Речью Посполитой коротко, в двух словах можно обозначить как непримиримое противостояние. На протяжении нескольких веков между двумя соседями не унималась острая вражда, которую можно называть открытой даже для периодов затишья, всякий раз провозглашаемых слабым и ненадежным перемирием, необходимым для восстановления сил после завершения очередной бойни и в преддверии следующей. Пожалуй, во всей мировой истории подобному противостоянию найдется не так много аналогов, когда бы оба соперника с таким принципиальным упорством, нескрываемым неприятием друг друга и каким-то вычурным антагонизмом, отвергая все возможности компромисса, готовы были броситься и при первом же случае бросались в обоюдную резню.
На фоне всей внешнеполитической деятельности Московской державы ее отношения с Литвой, а после и с Речью Посполитой, выделялись двумя характерными признаками. Во-первых, незначительностью поводов к очередной бойне, поводов, которые остались бы просто незамеченными и не привели бы ни к какому, даже самому малейшему конфликту с каким-либо другим соседом. Во-вторых, как мы сказали выше, даже в периоды затишья, мира и согласия не было, и над обеими сторонами продолжал постоянно довлеть какой-то враждебный настрой, отчего и внутренняя вражда, вражда сознаний, никогда не прекращалась. Собственно, этим, вторым признаком и объясняется первый, когда для очередной войны не требовалось настоящей, серьезной причины.
Такая непримиримость, когда стороны оставались врагами даже в условиях формального мира, усугублялась еще и тем, что противоборство между ними продолжалось слишком долго. Ведь острое соперничество двух народов берет начало еще с X столетия, когда киевский князь Владимир отнял у Польши так называемые червенские города. А «вечный мир» с Речью Посполитой был заключен Россией только в 1686 году, то есть уже во времена формального правления Петра, после чего военные действия между старыми соперниками прекратились навсегда. Но и тогда ни о каком примирении не могло быть речи, а открытая вражда умолкла только потому, что одна из сторон ослабла настолько, что стала не в состоянии соперничать с другой. Напротив, другая окрепла так, что для нее пропала надобность добиваться своих интересов оружием, ей теперь не стоило больших трудов при любом раскладе событий включить старого противника в сферу своих интересов и подчинить того своей воле без малейших покушений на применение силы. При этом взаимная неприязнь оставалась прежней, так что о прекращении враждебности говорить не приходится. Так продолжалось еще столетие, пока, наконец, полный упадок одной стороны и могущество другой не привели к тому, что вторая поглотила первую,
Слишком долго затянувшееся противоборство имело следствием еще и то, что сейчас трудно назвать время его наибольшего обострения, так сказать его пик. Таких пиков, наверное, было несколько, и мы не ошибемся, если будем утверждать, что один из них пришелся на период Ливонской войны. И недаром именно в годы этой войны произошло окончательное объединение Польши и Литвы в одно государственное образование, к чему вынудила тогда западных соседей Москвы сложившаяся внешнеполитическая обстановка.
Для более ясного понимания той обстановки, как и сути всех связанных с ней событий, бросим хотя бы поверхностный взгляд на их предысторию.
Первые военные столкновения Руси с Польшей, отмеченные концом X века и связанные с именем киевского князя Владимира Святославича, не сразу привели народы к открытой конфронтации. Какое-то время вражда протекала вяло, да и касалась она преимущественно самого юго-западного угла древнерусских земель, Галицко-Волынского княжества, оторванного от других русских областей и оказавшегося во времена апогея феодальной раздробленности вдали от вновь поднимающегося Жизненного центра, твердо обосновавшегося на русском северо-востоке. А именно с последним у нас и должно в основном ассоциироваться противостояние Руси с западным соседом. Но дело в том, что северо-восточные области Руси, послужившие ядром образования новой державы — Московского государства, не скоро пришли в непосредственное соприкосновение с Польским королевством. Кроме русского полоцкого княжества, охватившего своей территорией самые западные земли восточнославянского расселения и также слабо связанного с русским северо-востоком, от нового политического центра Руси владения польской короны отделялись землями литовских племен, клином врезавшимися между Русью и Польшей. Именно этим племенам и суждено было играть главенствующую роль в отношениях Руси с западом и занять столь заметное место в нашей истории.
В отношениях Руси с Литвой до начала XIII столетия можно наблюдать точное подобие тому, что мы видели в те же времена в отношениях Руси с аборигенами Ливонского края. И там и там характер соседства представляет мало интереса для исследователя, а его история обделена сколько-нибудь запоминающимися событиями. Если говорить об отношениях недружественного характера, то тут, конечно, следует упомянуть о частых конфликтах населения пограничных русских областей с литовскими племенами. И аналогично тому, как для новгородцев и псковичей в течение долгого времени были за обычай походы в Ливонскую землю до завоевания ее крестоносцами, так и русские люди из самых западных княжеств — Полоцкого, Смоленского и все той же Новгородско-Псковской земли — давно освоили пути вглубь литовских владений. Но не о каких серьезных военных столкновениях говорить не приходится, как не приходится говорить о попытках со стороны Руси колонизации литовского края. Сами конфликты протекали вяло, а их разрешения в виде обоюдных вторжений на земли друг друга скорее напоминали акты заурядной мести и имели основной целью предотвращение подобных попыток противника на будущее. Летописные источники оставили нам скупые сведения о тех событиях, что говорит о слабости их притязаний быть записанными в анналах истории. Наиболее ярко столкновения Руси с Литвой того времени отражены в знаменитом «Слове о полку Игореве», но и там автор посвятил им всего несколько строк. Много и подробно рассказывая о терзании Южной Руси половцами, неизвестный певец лишь вкратце удостоил своим вниманием Полоцкое княжество, страдающее от литовских набегов:
«Уже Сула не течет светлыми струями к городу Переяславлю, а Двина мутно течет у Полочан под грозным кликом поганой Литвы.
Один только Изяслав сын Васильков позвонил острыми мечами о шеломы литовские, соревнуя славе деда своего Всеслава; но и сам он лежит в кровавой мураве под червлеными щитами, изрубленный мечами литовскими».
И, конечно, говоря о влиянии Руси на западного соседа, нет никаких оснований упоминать о христианском миссионерстве. Во все время этих отношений и еще много позже Литва будет пребывать в язычестве.
Историческая жизнь начинает касаться этих мест только где-то с конца XII — начала XIII столетия. Многие деятели исторической науки называют побудительной причиной активного подъема литовской государственности захват соседней Ливонии крестоносцами и, как следствие, возникшую у северных границ расселения литовских племен опасность в лице немецкого рыцарства. Думается, что это не совсем верно. Вряд ли опасность агрессии, от кого бы она ни исходила, могла побудить народ к переходу от одной формы государственного устройства к другой. Для этого нужны причины иного характера, должно пройти время, необходимое для полного разложения родового строя, и отнюдь не искусственным путем должны сложиться условия для объединения племен. Ко времени вторжения крестоносцев в соседнюю Ливонию на литовских землях уже существовали союзы племен, народы которых переживали раннефеодальную стадию экономических и политических отношений. И до полного объединения племенных союзов в государственное образование, пусть даже с преобладанием родовых отношений, как это на несколько веков ранее сложилось на Руси, оставался один шаг.