Лоенгрин, рыцарь Лебедя
Шрифт:
Она засмеялась, блестя очень живыми глазами, проследила взглядом, как он опустил нетвердой рукой пустой кубок.
– Женщины любят все сладкое! Начиная от речей… А вы сладкое не признаете? Почему?
– Я люблю сладкое, – ответил он смущенно. – Пусть это и не очень по-мужски. Что делать, у всех есть слабости.
– У всех, – согласилась она с готовностью и придвинулась к нему ближе. – И у всех разные. Даже у женщин! Но совпадают только в одном: все мы теряем голову при виде настоящих мужчин, что превосходят остальных!..
Он сказал
– Таких на свете нет.
– Мой лорд?
– Одни превосходят силой рук, – пояснил он, – другие выше умом, третьи – святостью.
Она покачала головой:
– Нет-нет, такие мужчины есть. Мы, женщины, чувствуем их всей своей сутью!.. У нас при их виде слабеет все тело, мы тянемся к ним и раскрываемся перед ними полностью, мы готовы принять их, как иссохшая в засуху земля открыта благодатному теплому дождю…
Он ощутил, как горячая кровь бросилась в лицо, взял ломтик мяса, но жевал механически, хотя чувствовал его усиленный жгучими травами вкус, добавляющий жара в и без того уже корчащееся в муках тело.
Ортруда придвинулась еще ближе, коснулась горячим плотным бедром его ноги, жаркая волна тут же мощно пошла по его телу, заставляя в сладкой истоме корчиться каждую жилку.
– Леди Ортруда, – проговорил он таким хриплым голосом, что сам его не узнал, – Господь поставил преграды перед простыми влечениями, которые у нас от Змея, и обязал руководствоваться той искрой, которую вдохнул в Адама, дав ему жизнь и душу.
– Золотые слова, – проворковала она сладко и взяла его за руку, – именно Господь дал нам жизнь и велел плодиться и размножаться.
– Да, но…
Он запнулся, пытаясь собрать нужные слова, а в голове такой жар, что мысли путаются, а она произнесла сладким голосом:
– Что-то вам мешает, господин моих души и тела?
– Он велел, – произнес он сипло, – плодиться и размножаться, но… по закону…
– Какой был закон у Адама и Евы? – спросила она. – Они даже наготу свою прятали только от холода и ветра, а не друг от друга… Мой господин, в моих мыслях и намерениях нет ничего, что бросило бы на вас тень!.. Это на нас, женщин, она всегда падает в подобных случаях, а вы только гордитесь и бахвалитесь победами.
Лоенгрин рванул себя за воротник, чувствуя, что он душит горло.
– Ортруда… Вы не должны так…
– Почему?
– Это… нехорошо…
– Но я хочу быть с вами, мой лорд, – жарко шепнула Ортруда, – мой господин. Хочу чувствовать ваши грубые сильные руки на моем теле… Хочу, чтобы вы распластали меня на земле, чтобы схватили за грудь, сорвали с меня платье и взяли, как победитель, что врывается в захваченный штурмом город!
Лоенгрин прошептал сипло:
– Я не груб…
– Мужчины все грубы, – возразила она страстным шепотом, – это у вас в крови, а у нас в крови – покоряться сильному. Вы сильный, господин моих тела и души, вы самый сильный! Как молодых коров ведут к самому сильному быку, так и мы стремимся к победителю… чтобы и дети наши были сильными и… победителями.
– Ортруда…
– Лоенгрин, войди в меня и ороси мое лоно своим семенем! Я хочу, чтобы спустя годы весь мир восторгался моими детьми!
Он сказал все так же сипло, чувствуя, что сражается из последних сил:
– Я верю, что вы действуете не по наущению своего законного супруга Тельрамунда. Но все равно я не могу…
– Почему?
– Я верен Эльзе.
Она вскрикнула в великом изумлении:
– Верен? Мужчина верен?
– Да, – ответил он, чувствуя, что уже проиграл битву, – все-таки верен.
Она рассмеялась тихо и загадочно.
– Мой господин, вы говорите не то, что думаете. И не то, что говорит ваша такая живая плоть. Я вижу, как в вас уже проснулась, пробудилась и клокочет яростная животная страсть… Так выпустите ее! Схватите меня, терзайте меня. Я с наслаждением отдамся вашей грубой мужской власти, вашей животной похоти. Делайте со мной все, что изволите и вздумаете! Я настоящая женщина, буду радоваться вторжению вашей грубости и мощи, ибо она прорастет и взлелеется в моих детях…
Кровь победно стучала молотами ему в виски и горячими волнами захлестывала сердце. Лицо Ортруды все приближалось, глаза совсем огромные, темные, как лесные озера в безлунную ночь, от нее веет чем-то волшебным, из-за чего стальная воля истаивает, как роса под лучами жаркого солнца…
Он ощутил жар на своих губах, это Ортруда прикоснулась к ним лишь чуть-чуть, но в следующе мгновение она впилась таким знойным поцелуем, что его воля и стойкость моментально исчезли.
Он чувствовал, как ее жадные пальцы расстегивают ему камзол, сам ощутил под своими пальцами ее горячую плоть, уже без одежды, и в это время издали донесся приближающийся конский топот.
– Ортруда, – произнес он хрипло, собрав всю волю, – сюда скачут…
– Не выдумывай, – шепнула она ему в ухо жарко, – везде тихо… и птицы кричат…
– Трое, – прошептал он, не выпуская ее из рук. – Двое на брабантах, один на лошади другой породы…
– Тюрингской, – произнесла она машинально, вздрогнула, посмотрела на него дикими глазами. – Ты так далеко слышишь?
– Они скачут сюда, – сказал он, – не слишком быстро… это чтобы не потерять твой след…
– Все-таки отыскали, – прошептала она. – Эх… Это граф Фридольфссон и виконт Готхорсер.
Она отодвинулась, быстро оглядела себя, опустила взгляд на руки Лоенгрина. Он с трудом отделил ладони от ее горячего податливого тела, что уже было полностью в его власти, тоже отодвинулся, а Ортруда быстро поправила ему одежду и снова отсела на приличное расстояние.
Над дальними зелеными кустами с грохотом пронеслись три яркие шляпы с перьями, потом проломились к ним на поляну, лошади хрипят и шатаются, все трое всадников в полном изнеможении, словно прошли через битву.
Ближайший к ним сполз по конскому боку на землю и, подойдя ближе, тяжело преклонил колено.