Лоханка
Шрифт:
— Понимаешь, Кобыланды, — отвечаю, — я хороший механик, но в бою мне нельзя без командира. Моё внимание сосредоточено на работе мотора и том, где пройдут гусеницы. Смотреть вокруг, высматривая опасность, некогда. А ты всё видишь и подсказываешь, как правильно повернуться, откуда подъехать и когда пора отступить. Я тебя слушаю — и у нас всё получается.
Почему возник этот разговор? Из-за старшины. Пока мы ездили вдвоём — никаких проблем не было. Я управлял машиной, мой товарищ вел наблюдение и подсказывал. Сыгранность возникла сама собой и не требовала отношений начальник-подчинённый. Но вот в кабине оказался
Ага-ага. Это при том, что обзор у меня мизерный, потому, что приникать глазами к оставленной в деревянной «броне» щели и работать рычагами очень сложно. Зато смотреть по сторонам прекрасно получается у другого члена экипажа — он и руководит мною, вращая свою импровизированную пулемётную башню и разглядывая всё вокруг относительно беспрепятственно. Если думаете, что нам мешает шум в «салоне», так не очень. Мотор впереди за перегородкой, а гусеницы прикрыты щитками. Внутри кабина «отделана» деревом — так что, переговариваться можно.
Старшина наш — дядька с понятием. Он уже всё сообразил. Единственное, что его смущает — то, что товарищ мой не вполне крепок в русском. Вернее, всё понимает, но говорит с погрешностями.
Собственно, добрались мы без приключений, всего-то разок и клюнула пуля по металлу корпуса но, думаю, не пробила. Научился уже определять такие вещи по звуку. Ну а потом на петлицах Кобыланды появились треугольнички — знаки различия помощника командира отделения. Мне кажется — это правильно. Парень, хоть и юнец совсем — с четырнадцатого года — но башка у него варит. С машиной, кстати, отлично освоился. Она работает без склонений и спряжений, поэтому я ему всё очень толково объяснил и научил как следует. Иногда мы в дороге меняемся местами — он вполне прилично стал водить, а мне и передохнуть иной раз не вредно.
— Красноармец Беспамятный, — комполка посмотрел на меня странным взглядом, и протянул бумаги, — вот приказ о вашей демобилизации. А эти товарищи сопроводят вас, куда им предписано. Так что, собирайтесь, прощайтесь и — в добрый путь.
Сказать, что я удивлён, всё равно, что промолчать. Крепкие молодые парни в военной форме с малиновыми петлицами — по три треугольника на каждой — не выкручивают мне руки и не отнимают висящий на боку Маузер в деревянной кобуре. Вежливо кивнули и сказали, что станут меня повсюду сопровождать. Только добавили, что хотели бы поторопиться.
Я-то ведь теперь знаю, что это ГПУ — те самые очень серьёзные люди, встречаться с которыми в это время никто не стремится. Так что раздражать их и мне нисколько не охота. Доложился старшине, с мужиками нашими обозными поручкался, а с Кобыланды мы даже парой слов перекинулись — так — ни о чем. Я его просил за вкладышами присмотреть, а он мне отдал оплетённый кувшинчик с залитой чем-то затычкой. У него всегда водилось что-нибудь этакое… например, я видел как он доставал из карманов патроны для крупняка… пяток там, десяток. И добавлял в магазин. А откуда они у него — не ведаю. И спрашивать не хотелось.
Ещё поглядел на наш транспортёр. Поклёвок на нём больше, чем заплаток — редкая пуля, пущенная издали прошибёт шесть миллиметров довольно вязкой судовой
— Валяйте, — махнул он рукой, — сливайтесь.
На том и уехал я из полка. Одежду мою гражданскую мне никто не вернул — не до её сохранения было в условиях военного времени. Поэтому — красноармейцем следовал… не знаю куда. Тоже не спрашивал провожатых. Ехали мы всё железной дорогой в опустевшей теплушке, бегая на станциях за кипятком или дровишками для буржуйки — незаметно подкралась осень и по ночам становилось холодно.
В Сталинграде пересели на пассажирский поезд, с которого через несколько часов и сошли на станции Владимировка, где встречал нас Дмитрий Иванович Агеев и его шофёр Пётр — оба в форме и с малиновыми петлицами. Обменялись с провожатыми какими-то бумагами, распрощались, да и пошли к машине.
— Изрядные дела начались тут без тебя, — рассказывал мне по дороге наш здешний ГПУшник. — Прислали мне ориентировку на поиск производителя некоторых, скажем, изделий. Гляжу — на одном изображении ты, собственной персоной со своим вездеходом. Ну и доложил, как положено. Хотя удивился, почему машину эту называют бранзулеткой.
Комиссию от военных прислали и всё производство этих лоханок сосчитали, а потом устроили дознание: сколько сделали и куда отправили. Думаю, сейчас порождения твоего мрачного гения срочно мобилизуют и передают в войска. А заводу спустили план…
— Какой завод? — спрашиваю. — Мастерские у нас.
— А вот и завод. Помнишь же, что с весны начинали реконструкцию да новые корпуса строили? Так что переименовали мастерские в завод и даже бранзулеточный участок на нём организовали. Дядю Васю Маркелова поставили над ним начальником, а он сразу затребовал тебя срочно отыскать и к нему доставить. Вопрос сейчас стоит на контроле в ОГПУ — я курирую дело от местных органов, а от военных интендантская служба прислала представителя — завтра, как на работу выйдешь, познакомишься с начальником приёмки. Ещё инженера из Москвы вытребовали из НАТИ. Тоже где-то на этих днях должен подъехать. В общем, Иван Сергеевич, заварил ты кашу…
— Да я-то чего?! Делал, что велят. Хорошо, кстати, делал.
Мне не в чем себя упрекнуть. Не стыдно за содеянное потому, что с душой подходил. А то, что получился не верх совершенства — так время такое нынче — ни материалов особо продвинутых, ни технологий двадцать первого века — ничего подобного пока нет. Армия, и та, почти вся на конной тяге, да и в мирной жизни лошадки не на последнем месте. Вон впереди пылит коляска — явно везёт кого-то от станции. Думаю — извозчик. Их не много в наших краях. И к поезду, а приходит он дважды в сутки — туда и обратно — съезжаются все. Пока мы с бумагами разбирались, народ и разъехался от станции.