Лондон бульвар
Шрифт:
Бычара был за рулем, я уселся рядом с Билли на заднем сиденье. Он спрашивает:
— Ты где, блин, был?
— Эй, Билли… охолони. Я на работе был.
Он посмотрел на спортивный костюм, сказал:
— Ты что, в «Клариджиз» работаешь?
— Только по совместительству.
Он был очень возбужден, на лбу выступили бисеринки пота. Дымил, прикуривая одну сигарету от другой. Я спрашиваю:
— Что за сюрприз?
Он что-то пробормотал, потом сказал мрачно:
— Увидишь, мать твою.
Подъехали к Нью Кросс,
Я говорю:
— Тут что, гомики тусуются?
Нортон посмотрел на меня. Вылезли из машины, зашли внутрь. Нортон говорит:
— Нам в подвал.
— Я и не знал, что сюрприз под землей.
— Ты еще многого, мать твою, не знаешь, парень.
Спустились.
Пахло гнильем, мочой и запустением. Я знал этот запах. Внизу был Гант с двумя парнями. Они стояли возле привязанного к стулу мужчины. Черного. Рот его был заклеен полоской серебристого скотча. Из-под нее просачивалась струйка крови, я понял, что они выбили ему зубы. Это фирменная фишка юго-восточного Лондона. Черный был одет в найковский свитер, весь пропитанный потом, и гэповские брюки цвета хаки, мокрые между ног. Гант был в пальто «Барбур» и вельветовых брюках цвета загара. Автоматический «браунинг», болтавшийся у него на боку, казался неуместным. Гант сказал:
— А… Митч! Как приятно, что ты смог к нам присоединиться.
Черный на меня пристально посмотрел, глаза большие-пребольшие, и в них мольба о помощи. Гант говорит:
— Как я уже сказал, я высоко ценю твою сольную работу с этими… защитниками. Поэтому сейчас, в знак благодарности, отдаю тебе одного из них.
Я глубоко вздохнул:
— Это не тот.
Гант чуть не взорвался от ярости, посмотрел на Нортона, на черного, потом медленно перевел взгляд на меня. Глаза у него были как черные камешки. Говорит:
— Откуда ты знаешь? Они все на одно лицо.
— Мистер Гант, тех, кто лупит тебя с особым старанием, запоминаешь очень хорошо.
Он с размаху пнул черного по колену.
Потом повернулся к Нортону, сказал:
— Ты, урод, ты что сделал — притащил сюда первого попавшегося негра?
Нортон промолчал.
Гант взял себя в руки, пожал плечами, произнес:
— Ну бог с ним.
И выстрелил черному в голову.
Выстрел гулко отозвался в подвале, и, клянусь, я даже слышал, как испуганно взлетели голуби.
— Извини, Митч, потратил твое время, — сказал Гант.
Тысяча мыслей пронеслась в моей черепушке, но я решил: играть так играть. Говорю:
— Еще не все потеряно, мистер Гант.
Он, сдерживая сарказм, говорит:
— Правда?
— Надо все это оформить. Оставляете чувака на стуле, привозите в таком виде к дому в Брикстоне, вешаете табличку, типа…
— Табличку? — переспросил Гант.
— Ну да. Как вам, например, такая:
ВЫ ЗАНИМАЛИ.
ВАМ РАСПЛАЧИВАТЬСЯ
Гант заулыбался, прямо расплылся в ухмылке.
— Блестяще, мне нравится. Нортон, приготовь что нужно.
Нортон, в полном расстройстве, заметил:
— Мистер Гант, уж слишком это мудрено.
Гант пронзил его взглядом.
Подошел ко мне, руку на плечо положил, говорит:
— Мистер Митчелл, мне кажется, я вас недооценил.
Я скромно на него взглянул. Он отступил на шаг, говорит:
— Бог мой, классный костюм.
В четверг утром собираюсь на работу, нос болит как бешеная собака. Все попытки проанализировать события прошлого вечера я отмел.
«Тринадцатая долина», Джо де Веккио: «Всё ништяк, давай рули».
Притворимся, что так было нужно.
В очереди все платят чеком или карточкой. У меня нет недельного проездного, поскольку я вот-вот собираюсь обзавестись машиной. Передо мной стоит пожилой мужчина, очень расстроенный из-за того, что приходится терять время. Наконец мы получили наши билеты и пошли к турникетам. Пока проходили, у него выпал бумажник.
Толстый такой.
Видели только я и билетный контролер.
Бывают такие мгновения, всего одна яркая секунда, когда ваши инстинкты опережают убеждения. Я наклонился, поднял бумажник и сказал:
— Сэр, это вы, наверное, обронили.
Встретился глазами с контролером; он указательный палец приложил к фуражке. Пожилой мужчина поражен и очень доволен.
Движением плеча я отмел его благодарности. Себя я очень хорошо знаю. Когда по двенадцать часов лежишь взаперти на двухъярусной койке, проникаешь в самые глубины. Если бы контролер не заметил, я бы кошелек подхватил, плевое дело.
Зайдя в вагон, занял место в углу, собираюсь включить «Уокмен». У меня там был Леонард Коэн: «Танцуй, пока не кончится любовь» и «Старый синий плащ». Только кнопку нажать.
Старикан уселся рядом, говорит:
— Страшно не люблю беспокоить, но я вам ужасно благодарен.
А голос у него еще мягче, чем у Маргарет Тэтчер, когда она предлагает ввести налог на доходы физических лиц. Я кивнул. Он приободрился, говорит:
— Я должен рассказать вам совершенно невероятную историю. Это имеет некоторое отношение к тому, что сейчас произошло.
У каждого хмыря в Лондоне есть своя история. Я только одного хочу — чтобы они их не рассказывали в метро. Но этот начал:
— Мне нужно было сдать анализ мочи!
Недолго помолчал, словно хотел убедиться, знаю ли я, что такое моча, продолжил:
— А поскольку я не смог в больнице, они предложили мне сделать это дома.
Я постарался сделать вид, будто вслушиваюсь в каждое его слово.
— Но, боже ты мой, в чем же это можно принести?
Мне было совершенно до фонаря, я кивнул:
— Это сложно.
— Поэтому я взял старую бутылочку из-под «Джонни Уокера».
Если он ждал от меня одобрения, то он его не дождался. Заговорил снова: