Лондон бульвар

Бруен Кен

— Я подумала, что мы вас уже потеряли.

Я посмотрел на нее как бы по-серьезному. Прилично за тридцать, в коричневом замшевом пиджаке, черной футболке и модных потертых джинсах. Темные волосы, миловидное лицо и глубокий шрам под левым глазом.

— Задумался, — сказал я.

— Вы были в коматозе.

Ирландский акцент. Мягкие гласные всегда можно различить. Успокаивает. Я хлебнул пива, спрашиваю:

— Пытаетесь меня разговорить?

— Не знаю. Вообще-то вы до сих пор не разговорились.

Без сомнения,

она была очень привлекательна, но я колебался. Она говорит:

— В ирландском языке есть чудное слово… bronach…Означает печаль, но чуть-чуть глубже. Именно так вы и выглядели.

А я все не могу заставить свой рот раскрыться. Сидит рядом чудесная женщина, проявляет ко мне внимание, а я прямо как в летаргическом сне.

Она между тем продолжает:

— Вы знаете, у вас не лицо, а месиво. Разбитый нос, синяки… Болит, наверное?

Наконец я выговорил:

— Хотите выпить?

— Нет, спасибо, мне уже хватит.

Если сомневаешься — нахами. В тюрьме это всегда срабатывало. Я спросил:

— Как это вы пришли одна в дерьмовый претенциозный паб к северу от реки?

Прямо как будто дал ей пощечину. Она дотронулась до шрама, проговорила:

— Так сильно заметно?

Я сказал без всякой жалости:

— А что ж вы с ним ничего не сделаете?

Еще одна пощечина. Она отодвинулась, сказала:

— Извините, что я вас побеспокоила.

Теперь я мог разговаривать, сказал:

— Я Митч, как у вас дела? Не обижайтесь на меня, просто у меня был тяжелый день.

Она улыбнулась. Господи, улыбка была такой ослепительной, что даже шрам куда-то делся. Женщина предложила:

— Давай продолжим? Я возьму полпинты «Гиннеса».

— Да ну его к черту, давай возьмем чего-нибудь покрепче.

— Чего-нибудь грешного?

— Виски всегда грешен.

Заказал два больших. Если очень распалимся, они успокоят. Она сказала:

— Господи, великолепный напиток.

Я посмотрел на нее, спросил:

— Ты всегда говоришь то, что чувствуешь?

— Конечно, а ты разве нет?

— Практически никогда.

Ее звали Эшлинг, и, как только я расслабился, мы великолепно поладили. Мне не верилось, но я отлично проводил время. Мы вышли, доехали на такси до клуба, где играют кейджен [34] и ведрами подают жареные свиные ребрышки, за которые можно жизнь отдать. В больших таких ведрах, и пиво в кувшинах. И нельзя съесть ребрышки, не перепачкавшись. Стоит в этот клуб попасть — и всё, весь пьяный и в сале.

34

Кейджен — музыка франкоговорящего населения Луизианы, с солирующей скрипкой и аккордеоном.

Она такой и стала.

Благослови ее Господь.

Там

был небольшой танцпол, и она меня потащила танцевать. В оркестре играл гениальный скрипач, и мы как будто рехнулись. Все в поту, мы уселись за столик, выпили целый кувшин пива, съели кучу ребер и были наверху свинского блаженства.

Эшлинг схватила меня за руку, сказала:

— Поцелуй меня.

Я поцеловал, и больше уже нечего было желать. Потом подошел певец, которого приглашают петь с оркестром, и исполнил вещицу из южной глубинки, медленный вариант «Они ехали ночью по Олд Дикси». Мы медленно танцевали под эту музыку, и я был уже совсем близок к тому, что называется счастьем.

Я почти потерял сознание. Эшлинг сказала:

— Знаешь, Митч, ты великолепно целуешься.

Тут сам Боженька заплакал.

Она гладила меня рукой по затылку, подпевала, и тело мое просто наэлектризовалось. Она поила меня самой предательской отравой — надеждой.

Она закрыла глаза, попросила:

— Скажи мне, Митч, скажи мне, что это место никогда не закрывается.

— Если бы это было так.

Она открыла глаза, прибавила:

— Скажи мне что-нибудь хорошее — не обязательно правду, просто что-нибудь волшебное, что я всегда буду помнить.

Тогда, в тот самый момент, я почувствовал, что она это заслужила, и сказал:

— Ты самый чудесный человек из всех, кого я когда-либо встречал.

Она обняла меня, по-настоящему крепко, сказала:

— Это великолепно и безупречно.

И это тоже было правдой.

Иногда боги смягчаются, они даже думают: «Хватит уже, пусть этот засранец увидит наконец, как всё могло бы быть. И как оно есть у благословенных».

Когда оркестр закончил играть, Эшлинг предложила:

— Давай, Митч, поедем ко мне, в мою ужасную студию в юго-восточном Кенсингтоне, и я сварю тебе кофе по-ирландски.

Я поехал.

Кофе мы не пили, но сладко и нежно любили друг друга, и мне не верилось, что так бывает. Когда я уходил, она спросила:

— Я еще тебя увижу?

— Надеюсь, что да. Правда.

Прогулялся до дома по свежему воздуху. Мелодии кейджена, нежный голос Эшлинг, исключительная мягкость ее тела ослепили мой разум. Подходя к Холланд-парку, я пробормотал:

— Хватит об этом, я уже здесь.

На моей подушке лежало что-то, что я сначала принял за паука. Черное и раздавленное. Я медленно подошел и понял, что это такое. Бесформенные останки миниатюрной модели «роллс-ройса», которую я послал Ганту.

~~~

НАКОНЕЦ-ТО Я КУПИЛ машину. Да, самое время. Старая «вольво» стоила мне зарплаты за шесть месяцев — и никакой гарантии. Вся побитая, но кого из нас не били? Приводя ее в порядок все мысли о «ройсе» я из головы выбросил.