Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

Джонсон Борис

Его статьи вызвали такую обиду, что и через десятилетия обозленные шотландские офицеры останавливали его на улице и вызывали на дуэль, а шотландские дети сжигали портреты Джона Уилкса задолго до викторианских времен. Для таких людей, как Уилкс, это был век Просвещения, когда цивилизованный человек мог подражать Вольтеру и говорить в известных пределах все что угодно. А многих других это глубоко шокировало.

Был такой бедняга старый лорд Тэлбот, который выставил себя полным идиотом во время коронации Георга III. Участвуя в церемонии, он должен был въехать верхом в Вестминстер-Холл, отсалютовать королю и попятиться к выходу. Непростая задача для лошади, но лорд провел много тренировок и решил, что все пойдет как

по маслу. Увы, в назначенный день животное испугалось шума толпы, развернулось, задрало хвост и продемонстрировало королю свой зад. Увидев это, вся английская знать заревела от смеха и разразилась аплодисментами, чего не положено делать на коронации. Уилкс выжал из этого все что мог. Это был легендарный жеребец, писал он на страницах North Briton. Он был как Росинант Дон Кихота, как одна из мильтоновских блуждающих планет, как небесное тело. У коня такой милый, естественный стиль, говорил он, что ему надо пожаловать пенсию от короны.

В наши дни это сочли бы милым юмором. Но лорд Тэлбот пришел в ярость. Он хотел знать, был ли Уилкс автором анонимной сатиры, и требовал сатисфакции. 5 октября 1762 года они сошлись на дуэли в Бэгшот-Хит, зловещем месте, где шалили разбойники с большой дороги. Уилкс приехал с секундантом, одетый в красный офицерский мундир Бакингемширской милиции. Он страдал от страшного похмелья, прокутив до 4 утра с монахами из Медменхэма, и думал, что дуэль состоится не раньше следующего дня. Тэлбот настаивал на дуэли в ту же ночь и страшно разъярился. Был Уилкс автором или нет? Он требовал ответа. Уилкс отказался отвечать на вопрос из принципа и сказал, что Бог дал ему твердость духа такую же, как его светлости.

На самом деле Уилкс оказался в ужасном положении. У него было слабое зрение, тогда как Тэлбот был здоровяком с зоркими глазами. Хуже того, если бы он убил Тэлбота, его, вероятно, повесили бы, тогда как Тэлбот наверняка заслужил бы королевское прощение. В 7 часов вечера, при яркой луне, они прошли в сад постоялого двора Red Lyon. Они стали спина к спине. Они разошлись на семь с небольшим метров, по команде развернулись и одновременно выстрелили.

В том, что оба они промахнулись, виновата или баллистика XVIII века, или их обоюдный страх, но Уилкс вел себя храбро и достойно. Он подошел к Тэлботу и сказал, да, он был автором обидной сатиры, а Тэлбот сказал ему, что он — благороднейший из всех Богом созданных парней.

В каком-то смысле все дело выглядело глупо. Тэлбота чудовищно подвело его чувство юмора, а Уилкс сознавал, что может прославиться, участвуя в благородной дуэли. Было в этом еще кое-что. Тэлбот представлял правительство и выражал возмущение анонимными наскоками. Уилкс стоял за право журналистов писать и публиковать анонимные выпады, не опасаясь возмездия. Репутация Уилкса взмыла до небес, а с нею выросли и его романтические шансы.

Он писал Черчиллю, что «милая девушка, по которой я безответно вздыхал все эти четыре месяца, теперь говорит мне, что доверит свою честь человеку, который так заботится о собственной чести. Разве не здорово сказано? Молю вас, посмотрите слово “честь” в словаре, а то у меня здесь нет никакого словаря, чтобы я мог понять это милое существо».

В определенном смысле для Уилкса это была отличная игра. Он знал, что делал это отчасти для саморекламы, и, как любой опытный полемист, знал, что часто говорит громче и злее, чем того заслуживают его жертвы. Когда позже в Италии он встретил Босуэлла, то признал, что молотил Джонсона за преступления, которых этот великий человек не совершал. Он обошелся с ним как с «наглым выскочкой-литератором, хотя я так и не считаю, но это все равно. Таков уж мой способ действий». Политические писатели подобны Зевсу в конце «Илиады», говорил он позже, они произвольно раздают благословения и проклятия из бочек с добром и злом.

Иногда они очерняют своих

жертв, а иногда обеляют. Сегодня большинство политиков согласны, что так и работает журналистика. Они наращивают толстую кожу. А министры Георга III были не такими. После того как Уилкс признался в своем авторстве Тэлботу, другие персонажи начали подавать на него в суд, а так как тираж North Briton рос — до головокружительных высот в две тысячи экземпляров! — противоречия становились все жарче и жарче. Брут, обруганный Уилксом как шотландец и ищущий мира королевский подхалим, обнаружил, что толпа шипит на него и забрасывает камнями.

Уилксу предлагали различные виды взяток, чтобы он заткнулся: губернаторство Канады, пост директора Ист-Индской компании. Он отказался. Когда в 1763 году был подписан Парижский мирный договор, он сказал, что этот мир, как «мир Божий, который превыше всякого ума». 23 апреля 1763 года он опубликовал 45-й номер North Briton, где страница за страницей шли атаки на министров. В одном месте он выступал против налога на сидр, который есть средство для властей, говорил он, при помощи которого можно врываться в дома свободнорожденных англичан под предлогом проверки на нелегальный самогон. Неконституционно обыскивать дома людей, чтобы проверить, не делают ли они брагу из яблочного сока, говорил он и призывал к сопротивлению. Для короля Георга III это было уже слишком.

Уилкс был внешне лоялен короне, но все понимали, что выпады против мира, против Бута и других были на самом деле нападками на короля. Он потребовал ареста Уилкса. Министры нервничали. Было не так просто арестовать члена парламента, даже если король был в ярости. Все-таки существовали парламентские привилегии.

Они также не были до конца уверены, какие именно обвинения предъявить Уилксу. После долгих дурацких обсуждений они остановились на обвинении в «измене» и направили королевских курьеров с «общим ордером», в котором были указаны преступления, но не были указаны обвиняемые. Вооруженные этим необычным документом, королевские курьеры, ближайший сегодняшний аналог которым офицеры полиции, отправились арестовывать любого, кто имел отношение к North Briton.

Они входили в дома и вырывали бумагу из-под печатных прессов. Они арестовали испачканных чернилами мастеров-печатников и их прислугу и подмастерьев и согнали многих из них в один из пабов. Всего было арестовано сорок восемь человек. Уилкса в их числе не было. Редактора North Briton они застали в состоянии алкогольной эйфории. Он прочел им такую лекцию о парламентских привилегиях, что они уползли за поддержкой к своим политическим хозяевам.

«Да, — сказали лорды Галифакс и Эгремонт, государственные секретари, — вы должны арестовать Уилкса». В конце концов он согласился предстать перед ними, только потребовал, чтобы его отнесли в паланкине, хотя идти было меньше ста метров и за ним следовала приветствовавшая его толпа. На допросе Уилкс вел себя нахально, заявив, что «все стопки бумаги на столе ваших светлостей должны остаться такими же белоснежными, как вначале». Разъяренные министры отправили его в тюрьму лондонского Тауэра.

Но уже поползли слухи. Людям Уилкс уже был известен как бич непопулярного правительства. Он становился мучеником за свободу. Процессии знати приходили навестить его в Тауэр. В его честь слагали баллады, одна из них называлась «Бриллиант в Тауэре», написана она будто бы была какой-то знатной дамой, и в ней говорилось, что Уилкс был самым драгоценным из всех драгоценных камней в королевстве. За несколько дней на вывесках уже дюжины гостиниц красовалась его перекошенная физиономия, а когда его переводили из Тауэра на слушания в Вестминстер, за ним следовала огромная толпа. Суд, который вел лорд судья Пратт, ставший впоследствии лордом Кэмденом, состоялся в юго-восточном крыле огромного здания Вестминстер-Холла. Пратт и сам стал героем юриспруденции.