Лондон
Шрифт:
Мог ли король, с которым он был связан священной клятвой, совершить такое злодейство? Могла ли его собственная вера пошатнуться из-за какой-то глупой байки, рассказанной субъектом из рода проклятых Карпентеров? Как получилось, подивился он в полуночной тишине, что сердце больше верило Обиджойфулу, чем королю? Ответ был подан как бы тишайшим голосом, явившимся из глубин жизненного опыта. Симпатии Стюартов всегда пребывали вне Англии. И все Стюарты – да, даже казненный король, если говорить откровенно, – почти всегда предпочитали лгать.
В
Обман уязвил Обиджойфула сильнее прочего. Похоже, что даже Мередит состоял в папистском заговоре. Остался ли в Лондоне хоть кто-то, кому он мог доверять, кроме Юджина Пенни? Часы проходили, и он гадал, что его ждет. Если собираются арестовать, то почему тянут?
Наконец он заснул, проснулся, опять задремал, потом потерял счет времени. Семья, наверное, сходит с ума. Весьма вероятно, что Пенни пустился на поиски. Но никому не придет в голову искать его в крипте церкви Сент-Брайдс. Ближе, как он прикинул, к рассвету, ему пришло в голову, что Мередит, возможно, оставил его здесь умирать.
Воскресным утром лорд Сент-Джеймс съел легкий завтрак. Он так и не решил, что делать с Карпентером.
Он побывал в церкви, послушал службу. Надеялся на озарение, но его не последовало. Вернувшись домой, он обнаружил любезную записку от Мередита с напоминанием, что Обиджойфула нельзя держать в заточении вечно. «По крайней мере, – заканчивалась она, – я должен дать бедолаге воды и как-то объясниться».
В середине дня прибыли наконец новости, которые совершенно неожиданно изменили все.
– Вы уверены? – спросил Мередит, выслушав Джулиуса.
– Это официальные сведения. Вопрос в том, возможно ли это? Что вы скажете как врач?
– До срока больше месяца. Он здоров?
– В беседе со мной употребили слово «милый».
– Это представляется… – Мередит тщательно взвесил слова, – маловероятным.
Он помедлил. Мужчины переглянулись.
– У нее были сплошные выкидыши, – медленно произнес Мередит, – а король… нездоров. То, что сейчас у него родился милый сынок, – он состроил гримасу, – произошло на удивление кстати.
Обиджойфул не знал, который час, когда наконец отворилась дверь. Он обессиленно заковылял наверх, к свету, где не было никаких солдат, а только стояли и улыбались Мередит и лорд Сент-Джеймс.
– Простите, что пришлось вас здесь подержать, – покаялся священник. – Это ради вашей же безопасности. Мы верим каждому вашему слову. И сейчас я хочу, чтобы вы отправились с лордом Сент-Джеймсом. Мы не можем заставить вас, но я считаю, так будет лучше. Вы вернетесь через неделю.
– С ним? На неделю? – Карпентер смятенно моргал на свету. – Куда отправиться?
– В Голландию, – ответил старик. – Я собираюсь увидеться с Вильгельмом Оранским.
События лета 1688 года явились водоразделом в английской истории, но называть их Славной революцией ошибочно. Революции, равно как и ничего славного во
Когда воскресным днем 10 июня король английский Яков II объявил удивленному миру о том, что его супруга произвела наконец на свет наследника, верные англичане попали в затруднительное положение. Если ребенок выживет, а все доклады гласили, что он здоров, то унаследует трон. И будет, несомненно, католиком.
«Но мы согласились на Якова лишь потому, что видели следующими Вильгельма и Мэри», – возразили добрые протестанты. В действительности задолго до этого некоторые из них, встревоженные особенно, тайно сошлись с Вильгельмом Оранским и предложили хотя бы заставить тестя умерить его папистские аппетиты, но осторожный голландец предпочел не вмешиваться. Однако этот младенец спутал все карты.
Для лорда Сент-Джеймса, уже потрясенного откровениями Обиджойфула и сражавшегося с собственной совестью в поисках выхода, это известие явилось ударом. А для других, не столь лояльных, – призывом к оружию. Виги пришли в отвращение, тори, чьих семерых англиканских епископов только что заточили в Тауэр, всерьез переполошились. И в Голландию отправились и другие, не один лорд Сент-Джеймс. К концу месяца именитые люди послали Уильяму приглашение: «Если вам дорого Английское королевство, то лучше заполучить его сейчас».
Что бы ни стряслось – как было Джулиусу сойти с тропы верности, которой он шел по праву рождения, и предать короля, даже сделавшего его графом? Разве не стало бы это демаршем против всего, за что он ратовал? Но столь же глубоко укоренилось в нем другое предписание, полученное восемьдесят лет назад от отца. Правило, в конечном счете перевесившее прочее: «Никакого папства».
Но что действительно поразило англичан и заставило лорда Сент-Джеймса и Мередита скептически переглянуться, так это тот факт, что ребенок – католик и наследный принц – вообще родился. Здоровый мальчик после сплошных выкидышей? Родившийся на месяц раньше срока?
– Вот что я вам скажу, – произнес лорд Сент-Джеймс по-прежнему озадаченному Обиджойфулу, пока их судно одолевало протяженный эстуарий Темзы. – Я думаю, что у королевы случился выкидыш и ребенка подменили. Мередит считает так же.
Как и большинство англичан. История медицины заключила, что ребенок мог быть и законным, но в 1688 году, когда протестантская Англия обратилась к Вильгельму Оранскому, повсюду говорилось, что католическое дитя вообще не имело права престолонаследования. В итоге сошлись на том, что ребенка пронесли в грелке.
Осторожный Вильгельм не спешил. 5 ноября он высадился на юго-западе Англии. Яков перебрался в Солсбери. В северных областях предпочли Вильгельма; Яков колебался. Затем на сторону Вильгельма перешел доблестный Джон Черчилль, лучший генерал Якова; Вильгельм же медленно продвигался к Лондону, и Яков бежал. К январю собрался парламент; он постановил, что, коль скоро Яков исчез, его следует низложить, и, поторговавшись об условиях, предложили корону совместно Вильгельму и Мэри. Вот эту череду далеких от героизма событий и назвали Славной революцией.