Лондон

Резерфорд Эдвард

– Слушайте! О, услышьте глас Господа!

Затем ударили во все лондонские колокола, и Обиджойфул возрадовался искренне.

Джин-лейн

1750 год

Ганновер-сквер, 17. Конец апреля, время за полдень. Воздух полон весной. А в красивом четырехэтажном особняке за большими подъемными стеклами по пять в ряд леди Сент-Джеймс собирается принять ванну.

Уже явились два лакея – алые ливреи, белые шелковые чулки; внесли металлическую сидячую ванну, поставили ее посреди покоев леди. Они трижды приносят горячую воду в огромных дымящихся кувшинах, наполняют ванну и удаляются.

Камеристка ее светлости пробует воду пухлым пальчиком, показывает знаком, что все в порядке.

И вот миледи сходит с просторного ложа, украшенного богатым гербом. Плывет по полу, одетая в ночную рубашку – чудо с голубыми лентами и белыми кружевами. Дама застывает над ванной. Обнажается грациозная белая ступня, из-под подола выглядывает изящная лодыжка. Пальцы касаются воды, и разбегается легчайшая зыбь. Теперь кружева чуть отходят, являя стройную икру. Камеристка ее светлости стоит рядом, готовая принять рубашку. Слабый шорох, шелест шелка по атласной коже; руки камеристки наготове.

И – наконец – она обнажена целиком: тонкая, безупречная, изысканно надушенная. Нога уже в воде, которая через миг омывает высокие, округлые груди и алебастровые плечи.

Камеристка начеку. Сначала мыло. Затем масла – кожа должна быть мягкой. Миледи задерживается в ванне, но ненадолго, чтобы не высушить кожу. Когда она готова подняться, ее уже ждет огромное полотенце. Однако миледи не вытирается и только слегка прижимает его, промокая влагу. Затем взбивается пудра, в хорошенькие ступни втирается мазь, шея спрыскивается духами.

Миледи не терпит несовершенства. Это единственное, чего она боится.

Вот она сидит в кресле, одетая в длинный шелковый халат, и задумчиво потягивает горячий шоколад. Когда она допивает, камеристка приносит небольшую серебряную чашу с водой и щетку, на которую наносит порошок. Ее светлость осторожно, но тщательно чистит жемчужные зубы. Затем ей вручают изогнутый серебряный скребок. Состроив гримаску, она со всем изяществом высовывает розовый язык и, пока служанка держит зеркало, чистит его, дабы не осталось ни шоколада, ни безобразного белесого налета.

Могло ли быть, чтобы графиня Сент-Джеймс готовилась к интимной встрече? Вполне: тем же вечером. И в том самом доме.

Дом номер семнадцать по Ганновер-сквер стоял в центре одной из сторон большого вымощенного четырехугольника, названного в честь нынешнего королевского дома, и какое другое имя сумело бы лучше передать его аристократическую воздушность?

Германские Ганноверы могли предъявить лишь призрачные династические притязания на английскую корону, но парламент выбрал именно их. И пусть они плохо говорили по-английски, зато исповедовали протестантизм. Пусть были глупы, но их правление ознаменовалось миром и процветанием. Династия оказалась крепка. Пятью годами раньше молодой принц Красавчик Чарли, последний из рода Стюартов, предпринял романтичную, но безрассудную эскападу: он высадился в Шотландии, чтобы возглавить восстание. Но против него выступили английские красные мундиры; восстание захлебнулось и было легко подавлено в сражении при Каллодене. Якобитское дело, поддержанное сторонниками принца Чарли, умерло.

Правда, за рубежом постоянно возникали какие-то заварушки, благо правители Европы не уставали стремиться к господству, но после побед герцога Мальборо, имевших место поколением раньше, Англии было нечего опасаться. Что же касается растущих британских колоний, то их торговля, расцветшая от Америки и стран Карибского бассейна до Индии и сказочного Востока, служила источником все возраставшего изобилия, тогда как на родине землевладельцы богатели благодаря новым методам ведения сельского хозяйства.

Самоуверенность англичан

поколебало, возможно, только одно событие. Во время первого крупного биржевого скандала, разразившегося в 1720 году и вызванного новыми, сугубо капиталистическими порядками, вся Лондонская фондовая биржа сначала раздулась, а после лопнула при катастрофе, известной как «Пузырь Южных морей». Дельцы помельче и покрупнее, которые спекулировали в компаниях большей частью подложных, уверились, что цены будут только расти, и потеряли все, что имели. Удар был настолько силен, что пришлось вмешаться правительству. Но нация развивалась так стремительно, что десять лет спустя уже казалось, что никакого «Пузыря» и не было. Бизнес опять пошел в гору.

Поэтому не приходилось удивляться, что соответственно рос и Лондон. Экспансия за городские стены, начатая Стюартами, продолжилась. В едином и блистательном броске на запад строительством занялись все: аристократы, джентльмены, дельцы. И если разнокалиберный, с домами впритык старый Лондон не позволял вынашивать грандиозные планы застройки в пределах городских стен, то на крупных земельных участках нового Уэст-Энда дело обстояло совершенно иначе. Аристократы, владевшие поместьями, могли создавать целые районы с великолепными площадями и проспектами, награждая их родовыми именами: Гросвенор-сквер, Кавендиш-сквер, Беркли-сквер, Бонд-стрит. А наделами в Уэст-Энде обзаводились не только отдельные лица, но и решительно все: ливрейные компании, оксфордские колледжи, Корона и Церковь. И вот на запад потянулись широкие и красивые улицы с площадями, захватывая недавние сельские просторы, а выгоны, луга и поля воссоздавались сразу же за чертой застройки. Дома впервые в истории пронумеровали. Выстроившиеся в ряд фасады строили просто, в духе классической античности, а поскольку всех ганноверских королей тех времен звали Георгами, стиль поименовали георгианским.

То была классическая эпоха. Аристократы совершали Большое турне [67] и возвращались с итальянскими полотнами и античными статуями для своих домов; леди и джентльмены отправлялись на воды в Бат, где действовал старый римский курорт, а великие писатели Свифт, Поуп и доктор Джонсон создавали свои стихотворения и сатиры по образцу тех, что имели хождение при императоре Августе. И то была эпоха здравомыслия, в которую люди стремились как минимум обладать тем же сдержанным достоинством и чувством меры, что были свойственны георгианским площадям, где они жили. Но в первую очередь то был век элегантности. И в доме номер семнадцать по Ганновер-сквер она ценилась превыше всего.

67

Обозначение, принятое со времен Возрождения для обязательных поездок, которые в XVIII–XIX вв. совершали в образовательных целях сыновья европейских аристократов, а позднее – и отпрыски богатых буржуазных семей.

В час дня леди Сент-Джеймс обдумывала свои планы.

Прибыл дамский парикмахер Бальтазар. Работа займет час, и потому она отослала камеристку вниз обедать с прочими служанками. Бальтазар подложил подушечку. Сегодня он решил приподнять ее золотистые волосы на фут, стянуть их в тугой пучок и скрепить жемчужной диадемой под стать жемчужному колье.

Рядом на позолоченную французскую банкетку выложили платье. Оно было изготовлено гугенотскими ткачами Спиталфилдса из жесткой шелковой парчи с роскошным узором, напоминавшим густой темный лес, полный цветов. Бог знает, по какой цене за ярд и сколько часов потратила портниха на двойную прошивку каждого шва, – не сделай она этого, миледи мигом бы заметила.