Лопушок
Шрифт:
Тамара отвела взгляд, и губы её задрожали.
Неожиданно закапал дождь.
С минуту мы стояли молча.
Нужно было взять её за руку и перевести всё в шутку, но вместо этого я тоном тренера-наставника посоветовал: «Сходи с ними. Побудете втроём, говорят, такие варианты очень интересны в интеллектуальном отношении».
А вот ехидничать не нужно было вообще. Умник!
«В интеллектуальном отношении!» Козёл!
Как слышится, так и пишется: «Козёл»!
— Хорошо… — тихо и
Она резко повернулась ко мне спиной и быстро зашагала прочь.
А я остался один.
Дождь усилился.
Не помню, как я пришёл в тот вечер домой.
Отец и мать ждали меня — жизнь шла, как обычно, но, простит меня небо, в ту минуту у меня было одно желание, чтобы они, родимые, уехали куда-нибудь на день-два, и тогда я смог бы всё-таки пойти «на хату». С моей Тамарой.
Но родители были веселы и довольны своей жизнью и никуда не собирались уезжать.
«Заветный» вечер приближался.
Весь день накануне я не мог найти себе места.
Странное дело, случилось так, что после того ужасного разговора я больше не виделся с моей Тамарой.
И этот вечер настал.
Родители легли спать пораньше — «завтра праздник!».
Я выключил свет и долго стоял у окна, пронзая взглядом черноту осенней ночи.
Там, вдали, был дом, где, быть может, именно в эту минуту моя девушка тоже печалилась об мне. Хотелось, чтобы наша грусть была взаимной. У меня не было сомнений — Тамара думает обо мне. Ей, как и мне, должно быть, не до веселья.
Я не спал всю ночь. Мелкий осенний дождь стучал в окно.
Мерзкая, липкая тревога не давала даже прикрыть глаза.
Откуда она взялась? Не знаю. Давило сердце.
И всю ночь я так и пропялился в потолок.
Заснул я только под утро и проспал до самого обеда. Моя мать решила, что в честь праздника это вполне допустимо.
Весь день я не мог найти себе места.
Меня раздражало всё: и бравурные марши, и приветствия руководителей партии и родного правительства, и рапорты победителей социалистического соревнования, и развесёлые комедии тридцатых годов, мне хотелось метнуть в экран телевизора что-нибудь увесистое. За праздничным столом даже самый лакомый кусок не лез мне в горло.
От волнения мои руки мелко дрожали.
— Что-то случилось? — заботливо спросила мать.
— Всё нормально, — нарочито бодро ответил я.
В ответ — долгий взгляд.
Неужели она что-то знала?
Из дома я вышел лишь к вечеру.
И надо же! — сразу встретил Толяна.
Он был бодр и весел. Что-то насвистывал.
«Как петух», — подумалось мне.
— Салют! — сказал он жизнерадостным голосом.
— Привет, — с трудом выдавил я из себя.
— Что же ты не пошёл с нами? — отеческим голосом
— Да так… — промямлил я.
— Было классно. Две Тамары, два Толяна…
Представляю, какой в эту минуту у меня был вид.
— Как это — два Толяна? — спросил я удивлённо.
Я был твёрдо убежден, что их было трое, и что моя Тамара провела весь вечер в тоске обо мне, как я по ней. А тут, оказывается, что их было четверо. Почему-то на душе сразу стало муторно. Совсем муторно. До тошноты.
— А мы встретили Толика Зинчука, он приехал из армии на побывку.
— И что?
— Ну и позвали его с собой.
— Зачем?!
Господи, какие идиотские вопросы я задавал!
— Ну ты даёшь! Девок-то — две!
Действительно… Две…
От волнения я на некоторое время потерял дар речи.
Зато Толяна понесло.
— Забульбенили три бутылки «Анапы» — класс!
Три бутылки портвейна… Забульбенили…
А моя Тамара? Моя девушка… Она тоже?..
Бульбенила?..
— Девки, конечно, выпили меньше, — словно услышал мой вопрос Толян.
Меньше… Меньше — это сколько?..
— Но были хороши! — гнусно заржал Толян.
Хороши… В каком смысле? В смысле — красивые?
— Представляешь, два Толяна, две Тамары! — захлёбывался он от восторга.
Представляю…
— Я с Душкиной на диване, а Зинчук уволок твою Тамару на кровать.
Уволок? Как уволок? На какую кровать? Мою Тамару? Зачем — на кровать?
И тут ко мне, наконец, вернулась речь.
— Ты врёшь, — прошептал я.
— Какой мне смысл врать? — обиделся Толян.
Действительно… Какой смысл?
— И что?.. — больше я не смог ничего сказать.
Не было сил вымолвить нужные глаголы.
— Я своей Томочке сделал подкожное, — доверительно-радостно выдал Толян.
Видимо, у меня был очень глупый вид.
Потому что он вынужден был показать.
Пальцами. Жест первобытного человека.
Чтобы я понял, что именно он сделал своей Томочке.
Я-то понял, но ужас и боль сжали моё сердце.
Я словно предчувствовал, что он скажет дальше.
— Класс! — продолжал Толян.
Я обречённо молчал, опустив голову.
Так подсудимый выслушивает приговор.
— Я её опарафинил! — похоже, радость Толяна была неописуемой.
Что сделал? «Опарафинил»?
Я не знал такого странного глагола и вопросительно посмотрел на Толяна.
— Вдул! По полной программе! — пояснил он, видя мою беспросветную тупость.
А-а! Вдул… Такое слово я знал.
Теперь до меня дошло, что означает этот незнакомый глагол: «опарафинил».
— Она кричала от страсти, когда кончала! — ликовал Толян.
— Кто — «она»? — испугался я.