Лорд Байрон. Заложник страсти
Шрифт:
Байрон также узнал, что, хотя он должен был собрать пять сотен сулиотов, но по турецкому обычаю от него ожидали обеспечения двадцати сотен человек, потому что сюда входили члены семей сулиотов, а также их домашний скот. Сулиоты не выполняли обещания покинуть дворец, отведенный для нужд Пэрри. Он и военные запасы могли прибыть в любую минуту, и Байрон пошел на отчаянный шаг. Он использовал самый эффективный довод. По словам Стэнхоупа, «он сказал им, что, если они немедленно не покинут дворец, он не возьмет их на службу. Сулиоты уважают лорда Байрона и его деньги, поэтому они согласились».
Среди тревог и волнений Байрон находил время для ежедневных прогулок верхом. Из-за постоянных дождей улицы стали почти непроходимыми, а ворота
В ожидании приезда Пэрри Байрон принял приглашение примасов Анатолико посетить этот город, героически отразивший прошлым летом турецкую армию. Компания в составе Маврокордатоса, Байрона, Гамбы и Лукаса отправилась в путь на лодке в воскресное утро 1 февраля. У побережья города, расположенного на укрепленном острове, они были встречены салютом мушкетов и артиллерии. Женщины в своих лучших платьях махали им с балконов. Все хотели, чтобы Байрон остался ночевать, но он вместе с Гамбой и Лукасом вернулся в Миссолонги, совершив трехчасовое плавание в лодке под проливным дождем. Гамба и Лукас простудились и заболели. Байрон особенно волновался за Лукаса, уступил ему свою постель, а сам спал на полу. И вновь его чувства нашли отражение в отчаянных стихах:
Что мне твои все почести и слава,Народ-младенец, прежде или впредь?Хотя за них отдать я мог бы, право,Все, кроме лавров, – мог бы умереть.У Байрона были и другие причины для беспокойства. Прибывающие каждый день из Драгоместри грузы должны были доставляться с берега во дворец, но гордые сулиоты не желали опускаться до роли носильщиков, и Байрону приходилось нанимать жителей города, чтобы переносить вещи. Но даже городские жители отказывались работать по праздникам, пока Байрон не пристыдил их, начав переносить грузы, вымокшие под сильным дождем.
Стэнхоупа больше всего беспокоила безопасная доставка литографских прессов, высланных комитетом. Хотя Байрон сомневался в их необходимости, но мирился с этой затеей так же, как и с «самым лучшим кузнецом», отправленным вместе с Пэрри и «везущим триста двадцать два греческих Евангелия». Но вскоре выяснилось, что многое из того, что ожидалось, не доставили. Не было пороховых ракет, а на их создание требовалось два месяца. Это был настоящий удар для иностранных офицеров и греков, которые с нетерпением ожидали чудесных орудий.
Приехавший Пэрри был полон энергии, но немного сник при виде захудалого городишки и сообщения о том, что ни Стэнхоуп, ни правительство города не обладали финансовыми возможностями для того, чтобы платить людям, приехавшим с Пэрри. Во время пути ему пришлось потратить немало своих денег. Он с некоторым трепетом обратился к Байрону за помощью, но вскоре уже чувствовал себя как дома.
С самого начала Пэрри пришелся Байрону по душе, и вскоре он уже поверял ему свои разочарования и негодование. Было облегчением столкнуться с человеком, полным здравого смысла, после общения с нерешительным Маврокордатосом и «полковником-книгопечатником». Скоро стало очевидно, что вся финансовая ответственность и командование походом на Лепанто лягут на плечи Байрона. План создания трехтысячной армии оказался мифом, основанным на возможности Байрона обеспечить такое количество людей.
Сулиоты были готовы служить Байрону, пока могли тянуть из него деньги, хотя не удавалось преодолеть столкновений между ними. Скоро Байрон решился выступить в поход, как только Пэрри подготовит артиллерийские части. Байрона охватила надежда после сообщений двух греков, бежавших из Патр, которые рассказали о размолвках
В этих обстоятельствах Байрон решил создать сплоченные ряды артиллерийских частей и сулиотов. Но когда он попросил Пэрри использовать свою власть и ускорить приготовления к походу, тому пришлось признаться, что он не может добиться желаемого результата, в который уже вынудил поверить греков Стэнхоуп через свою газету. Байрон успокоил его, приободрил рабочих арсенала и передал необходимую сумму денег.
Байрон подолгу беседовал с Пэрри, который быстро понял, что, несмотря на показной оптимизм, Байрон был сильно удручен. «Вне стен своего дома, где он получал наслаждение от книг и общения со своей собакой Львом, от любви слуг, особенно внимания Титы, он не находил ни уверенности, ни покоя. Ему надо было контролировать и умиротворять непокорных сулиотов… Для меня стало очевидным, что он чувствовал себя обманутым и покинутым, я бы сказал, даже преданным. В разговоре с другими он притворялся веселым, потому что иначе его перестали бы считать бескорыстным энтузиастом… Но в глубине души он чувствовал себя одиноким и забытым».
В становящихся день ото дня все более откровенными беседах с Пэрри Байрон рассказывал о своей главной тревоге: он просил Пэрри передать все отложенные деньги на греческое дело. Начиная с 14 февраля Пэрри стал заниматься и этим, помимо других многочисленных дел. К этому времени Байрон каждую неделю тратил на пайки солдатам две тысячи долларов. Когда Гамба увидел списки сулиотов, то понял, что их количество было преувеличенным. Вожди вернулись к своему старому ремеслу: получать деньги за несуществующие войска. Более того, по словам Гамбы, вожди «требовали, чтобы правительство назначило из их рядов двух генералов, двух полковников, двух капитанов и низших офицеров в таком же количестве. Короче говоря, из трех или четырех сотен всех сулиотов должны выделиться около ста пятидесяти человек с высшими военным званиями. Естественно, их целью было увеличение платы… Байрон пришел в бешенство и заявил, что больше не хочет иметь никаких дел с этими людьми».
Вспышка гнева Байрона была серьезной и в его теперешнем состоянии неблагоприятно отразилась на его здоровье, едва не приведя его к болезни. Гнев скоро прошел, но решимость отказаться от услуг сулиотов осталась. Байрон написал поспешное письмо Маврокордатосу: «15 февраля 1824 года. После тщетных усилий, ценой невероятных трат, беспокойств и некоторого риска объединить сулиотов на благо Греции и для их собственного блага, я пришел к следующему решению.
Я больше не хочу иметь дела с сулиотами. Они могут отправляться к туркам или к черту, они могут разрубить меня на большее количество кусочков, чем существует размолвок между ними, но они не заставят меня изменить решение. Я по-прежнему готов пожертвовать собой и своими деньгами на благо греческого народа и правительства».
Сулиоты поняли, что зашли слишком далеко, и согласились вступить в новое войско, три сотни человек которого будут действовать под непосредственным командованием Байрона и его лейтенанта Гамбы. Однако Байрона раздражало, что пришлось отложить захват Лепанто. Теперь он был спокоен, но разочарован. Вечером 15 февраля, во время беседы с Пэрри и другими гостями, у него начался жестокий припадок, и он рухнул на руки Пэрри: «Его лицо было искажено, рот перекосило». Доктор Миллинген вспоминал, что во время припадка «у него на губах появилась пена, он скрежетал зубами и закатывал глаза, как эпилептик. Примерно через две минуты он пришел в себя…».