Лорд Безупречность
Шрифт:
– Вы действительно приняли все мыслимые меры предосторожности, – оценил Ратборн. – Я даже вздохнул свободнее.
– Надеюсь, лорд Лайл достаточно разумен, чтобы не пытаться пролезть в поместье ночью. И все же, как только стемнеет, на всякий случай прикажу кому-нибудь следить за склепом, – сказал Нортвик. – Тогда вы сможете хоть немного отдохнуть. Там, внутри, все готово. – Он кивнул в сторону Нью-Лоджа. – Слуга принесет обед, пока все мы будем за столом. Ваш лакей справится или лучше послать кого-нибудь на помощь?
– Благодарю,
– Но вы не поедете в гостиницу, – пояснил хозяин. – В Нью-Лодже я приготовил все необходимое для ночлега. Нелепо тратить время на лишние переезды. Уверен, что здесь вам будет гораздо удобнее. Мы с женой переселяемся сюда, как только обстановка главного дома начинает угнетать теснотой и обилием народа.
Ратборн вспомнил, что в Трогмортон-Хаусе насчитывалось сто пятьдесят комнат.
Так что лорд Нортвик, несомненно, искал уединения и покоя.
Подобное стремление вполне можно было понять, ведь даже члены одной большой и дружной семьи способны действовать друг другу на нервы.
Удивляло то, что переселялся он не один, а вместе с женой.
Батшеба решила, что лорд Нортвик обладал романтической душой, и жена составляла часть его мира.
Этот сдержанный человек искренне любил жену, и Нью-Лодж служил уютным любовным гнездышком.
И все же он позволял ненавистной кузине осквернить его своим присутствием.
Это обстоятельство следовало обдумать, но времени на размышления не осталось.
К ним галопом скакал Питер Делюси.
– Они уже близко! – закричал он. – Утром их видели у заставы Уолкот!
Начался дождь, и под аккомпанемент первых капель Питер рассказал, что Перегрин и Оливия пребывают в добром здравии и отличном настроении. Едут в повозке рыночного торговца. Смотритель заставы его знает – это не кто иной, как Гаффи Типтон.
– Всех уже оповестили, – возбужденно добавил молодой Делюси. – Если повезет, то кто-нибудь из наших людей разыщет этого Типтона и юных бродяг еще до темноты.
Вскоре лорд Нортвик и Питер удалились.
Небо неуклонно темнело, а дождь становился все настойчивее. Не обращая внимания на протесты, Бенедикт снял сюртук и накинул его на плечи Батшебы.
Минут через пять дождь уже лил как из ведра. Пришлось искать убежища в доме. Впрочем, из окна, как и на улице, ничего не было видно. Римский храм скрылся за непроницаемо-серой пеленой дождя.
– Все. Наблюдение закончено, – заявил Бенедикт, отходя от окна. – Интересно, куда делся Томас?
– Надеюсь, спрятался куда-нибудь, где сухо и тепло, – отозвалась Батшеба.
– Он, разумеется, почувствовал перемену погоды и поступил разумно, – успокоил сам себя Бенедикт, – ведь он из деревни.
Батшеба сняла сюртук и невольно
– Разведу огонь, – решил Ратборн. – Будем надеяться, что древний камин не дымит.
Камин, как и весь старинный дом, оказался в прекрасном состоянии, чем очень порадовал постояльцев. Бенедикт не мог вспомнить, когда ему в последний раз доводилось возиться с дровами, так что задача казалась нелегкой. Для ее успешного решения требовалось благоприятное стечение целого ряда обстоятельств.
Батшеба стояла у окна.
На каминной полке нашлась коробочка с трутом. Ратборн открыл ее и настороженно посмотрел на нехитрое приспособление. Оставалось лишь надеяться, что трут сухой.
– Сейчас, сейчас будет тепло, – заверил он.
– Я не замерзла, – отозвалась Батшеба.
– Но почему-то дрожишь. – Бенедикт принялся укладывать дрова и высекать огонь.
– Наверное, это последствия изумления.
– Какого изумления?
– Лорд Нортвик, – пояснила она. – Никогда бы не подумала, что он способен поступить вопреки отцу.
– Нортвик – не ребенок, – ответил Бенедикт. – Любой человек, обладающий устойчивыми моральными принципами, будет действовать так, как подсказывает совесть. Ведь он в ответе за собственные поступки. Как ты изволила напомнить, сейчас не средние века. Мандевилл, разумеется, может требовать слепого повиновения, однако Нортвик имеет полное право на собственное понимание событий.
Он сосредоточился на труте.
– Но хозяин поместья вовсе не обязан позволять порочной родственнице осквернять своим присутствием любовное гнездышко, – заметила Батшеба. – А ты и сам прекрасно понимаешь, что это именно-любовное гнездышко. Когда он говорил о жене, голос звучал слишком выразительно.
Бенедикт осторожно подул натрут. Наградой послужил крохотный язычок пламени. Он бережно поднес его к дровам.
– Слышал, – отозвался он, неотрывно следя за слабеньким, готовым в любую секунду задохнуться огоньком.
Он действительно слышал, с какой любовью лорд Нортвик произнес слово «жена», и невольно позавидовал.
– Возможно, дело в том, что мои бесконечные достоинства в полной мере компенсируют твои бесконечные пороки. А может быть, Нортвик просто заметил, с каким вожделением ты на меня смотришь, и проникся жалостью.
– И вовсе я не вожделею, – надулась Батшеба.
Бенедикт на секунду отвлекся от важного занятия и выразительно поднял бровь.
Батшеба отошла от окна.
– У тебя чересчур богатое воображение, – заявила она, гордо подняв голову. – Я считаю, тебя не более чем сносным.
Пламя в камине слегка потрескивало, словно раздумывая, а потом, весело танцуя, накинулось на дрова. Сухие поленья с готовностью загорелись, и оранжевые языки потянулись к дымоходу. Дождь стучал по крыше и нещадно барабанил в окна.