Лорд и егерь

Зиник Зиновий Ефимович

«Кто — фазан?»

«Какой фазан? Я говорю про этого убийцу!»

«Про какого убийцу? Кто убийца?» — занервничал Карваланов.

«Разве вы не поняли кто? Диктатор этого поместья — моего поместья. Он — мой егерь», — пораженный столь очевидным непониманием, развел руками англичанин со смущенной улыбкой на лице.

Карваланов вскочил на ноги в нелепом поклоне. Он не знал, как себя вести: протянуть по-дружески руку, кивнуть небрежно головой или же преклонить колени благоговейно? Он давно должен был сам обо всем догадаться: каждая деталь внешности этого человека выдавала в нем аристократа. Именно таким, по сути дела, он и представлял себе английского лорда: замшевые башмаки с гетрами, где серебряная пряжка поблескивала сквозь налипшие комья грязи; этот плащ, как будто взятый напрокат из средневековья, — завязанный шелковым шнурком у самого горла, с капюшоном, а под ним, наверное, кружевной воротник; и

эта голова — вздернутый подбородок и острые голубые глаза и высокий лоб — внешность князя Мышкина. Сравнение пришло ему в голову давно, еще в лагере, когда он впервые увидел фотографию лорда Эдварда на странице истрепанной газеты «Морнинг стар», чудом проскочившей в зону через почтовую цензуру вместе с учебником английского. Конечно, это было много лет назад, конечно, за эти годы лорд постарел, да и фотография в той газете была неизвестно какой давности; и все же Карваланову было стыдно: ему сразу следовало бы узнать человека, которому он обязан своей свободой. Сколько лет доносилось до него эхо зарубежных «голосов», вещавших о борьбе лорда Эдварда за освобождение Карваланова. И вот они друг перед другом — лицом к лицу; и снова вокруг них — враги; вновь оба — в роли конспираторов: скрываясь, на этот раз, от вездесущего егеря.

«Я знал, что вы заблудитесь. Правильно сделал, что пошел вам навстречу. Карваланов, я ждал вас», — и как будто в просительном жесте лорд сжал в своих ладонях руку Карваланова. Его аристократическая надменность, небрежная резкость мимики и слов сменились чуть ли не лакейской суетливостью. Он забормотал извинения по поводу неподготовленности встречи в виду крайне стесненных обстоятельств его нынешней жизни, «ситуации почти тюремной», как он выразился. Он заглядывал в лицо стоящему Карваланову снизу, и от этого его жалобный взгляд обретал прямо-таки собачье выражение. Карваланов хотел было присесть, ожидая долгих объяснений, но лорд потянул его за собой — обратно в лесную чащу, незаметной глазу тропинкой. Его размахайка стала мелькать в путанице стволов с такой непостижимой для Карваланова юркостью, что вдвойне немыслимо было уследить на ходу за бессвязными комментариями лорда о сути лесного бытия — этой чащобы загадочных улюлюканий и кровавых ритуалов, излагавшихся на ходу так, как будто речь шла об авторитарных культах древней деспотии.

«И все это, заметьте, мои угодья», — оборачивался лорд, обводя взглядом ярусы, аркады, балюстрады и капители своего лесного дворца, и спрашивал Карваланова: «Нравится? Хотели бы здесь поселиться?»

«Хотел бы», — послушно кивал головой Карваланов.

«Я тоже», — с загадочной иронией заключил лорд. «Осторожно — не прикасайтесь!» — преградил он путь Карваланову, когда тот с легкомысленным любопытством протянул руку к железной паутине — от ствола до ствола, — неожиданно возникшей перед ними, как гигантская пинг-понговая сетка с пластмассовым шариком солнца, застрявшим в листве. «Впрочем, вам ничего не грозит. Вы же не бродячая собака. Вы всего лишь неопытный браконьер». И лорд принялся объяснять, что сетка эта под током. Напряжение, правда, слишком слабое: для человека неприятно, но не смертельно. За сеткой держат молоденьких фазанов. Это фазаний загон.

«Концентрационный лагерь какой-то», — пробормотал Карваланов, отдернув руку от проволоки. Но лорд предупредил его о легкомысленной неуместности поспешных сравнений фазанов с жертвами нацизма в ту эпоху, когда истинно свободное население леса — зайцы и белки, лисы и бродячие собаки с кошками гибнут от одного прикосновения к электрической проволоке загонов, где плодятся чванливые пернатые иностранного происхождения.

«И не вздумайте зачислять меня в шовинисты», — поспешил добавить лорд Эдвард, явно заметив ошарашенное лицо Карваланова, остолбеневшего от этой антифазаньей энциклики. «Общеизвестный факт, что фазаны завезены к нам на Альбион бог знает откуда — из Цейлона или Таиланда, короче говоря, из тех псевдореспублик, где царствует жесточайшая азиатская тирания. Фазан по своей природе — дисциплинированный раб. Взгляните сами», — и, нагнувшись, лорд указал Карваланову на миниатюрное аккуратное отверстие в проволочной сетке. Стоит егерю заулюлюкать, и фазанчики, солдатиками по цепочке, трусят туда и обратно на кормежку сквозь эту дыру в сетке, слишком узкую для любого другого вольного обитателя леса. «Еще мальчишкой, Карваланов, я своими руками хоронил невинных жертв этой электрификации. Детской лопаткой выкапывал могилы — бродячим собакам, кошкам, зайцам. По ночам в окно моей спальни неслись стоны загубленных. Здесь все в могилах, мы ходим по костям невинных жертв фазаньей потехи — понимаете, Карваланов?»

Английскую речь лорда понять было нетрудно. Неясно было, как надо реагировать на английский пафос защитника животных. К подобному развороту событий Карваланов не был

подготовлен; тем более в детстве он довольно много перебил бродячих кошек, гоняясь за ними с товарищами по пустырям и помойкам. «Сколько тут изгородей!» — чертыхнулся Карваланов, перебираясь, под руководством лорда, через очередной плетень.

«Все мои земли отданы под аренду — на отстрел фазанов», — зло и мрачно констатировал лорд. «У каждого стрелка-охотника свой номер: стоят и ждут своей очереди на убийство. И такая тишина вначале, а потом издалека, вон оттуда, из-за рощицы начинает расти, как зловещий шепоток, этот шум». Лорд Эдвард прислонился к стволу дерева, схватившись за виски.

«Вам плохо?» — Карваланов не знал, как себя вести: его собеседник был явно перевозбужден.

«Загонщики движутся полукругом — по цепочке. Это как погром, как насильственное переселение народов. Загонщики грохочут трещотками и топчут сапогами что ни попадя, обшаривают каждый куст — их же недаром называют битерами: от слова бить. Они и бьют; бьют, бьют!»

«Кого бьют?» — Карваланов тоже начинал входить в азарт.

«Они выбивают фазанов из-под укрытий — из-под кустов. И эти глупые павлины, эти азиатские фазаны выпархивают в панике, идиотически хлопочут крыльями, вырвавшись из леса, взмывают над поляной на своих подрезанных перьях».

«Их можно понять», — усмехнулся Карваланов. «Куда же им еще деваться? Куда деваться этим самым таиландским беженцам?»

«Куда деваться? Разбрестись по лесу, скрыться в нолях, улететь в другие страны — куда угодно! Но они сидят тут, откормленные егерем, сидят и ждут, когда их начнут вышвыривать из кустов под дуло охотников. Клацанье затвора, короткий залп — и в воздух летят перья. А потом собака приносит окровавленный труп фазана в зубах. Собака! Этот егерь знает, как натравливать друг на друга родных братьев, как разделять и властвовать. Он держит целую свору — послушные псы загоняют фазанов, они же по щелчку егерского пальца приносят в зубах подстреленные трупы. Не понимая, что вся эта потеха ведет к геноциду их же собственного племени: десятки их бродячих собратьев дохнут на электрической проволоке фазаньих загонов, чтобы беспардонные нувориши из иностранцев могли разнузданно предаваться чувству ностальгии по старым добрым временам, имитируя кровожадные замашки и обычаи английской аристократии». Еще недавно, сообщил лорд Эдвард, поместье арендовали главным образом немцы. В последнее время стали мелькать японцы-арендаторы с фотоаппаратами. Он не удивится, если в ближайшем будущем поместье оккупируют китайские коммунисты. «Чтобы на это сказал мой отец — мои предки?»

«Мой прадед был арендатором», — некстати припомнил Карваланов своих предков. Однако предки у него с лордом были разные не только по классовому происхождению: «Мой прадед был евреем. Евреям запрещалось скупать земли, и поэтому он арендовал усадьбу у русского помещика». Как будто самому себе не веря (что всегда случается, когда твое прошлое вдруг оборачивается чужим настоящим), как не верил матери отец Карваланова, инженер-партиец, Карваланов мог бы сейчас долго цитировать материнские россказни о гигантском усадебном доме прадеда с мраморными лестницами, фамильным серебром и настоящей каретой с четверкой лошадей цугом среди белорусских лесов.

«Он держал фазанью охоту у себя в поместье?» — с плохо скрытой подозрительностью поинтересовался лорд.

«Он был лесопромышленником. Продавал дерево оптом. Много, наверное, лесов загубил», — с ноткой садистической гордости ответил Карваланов. Ему пришло в голову, что он причастен к русской революции хотя бы потому, что вышел из страны, где революция уже свершилась, и очутился в стране, где революция пока что лишь угроза из далекого будущего. Он меченый — как будто шрамом прививки в детстве. Только этот невидимый шрам и спасал от кошмарной иллюзии, что он оказался перенесенным за «железный занавес» в машине времени — в дореволюционную эпоху, знакомую лишь по советским школьным учебникам.

«Что же стало с поместьем прадеда?» — спросил лорд.

«Вы что — не слышали, что в России произошла революция?» — поразился его наивности Карваланов. «Срубили вишневый сад!» Но лорд оставался глух к литературным аллюзиям:

«Я был бы готов срубить на корню весь этот лес — лишь бы избавиться от проклятых фазанов. Но мне жаль других, невинных лесных тварей. Они же останутся бездомными и неприкаянными. Каковым с детства был и я».

«Вы — бездомный и неприкаянный? в собственном поместье?» — решился наконец впрямую спросить Карваланов. Но лорд ничего не ответил. Взяв Карваланова под руку, он подвел его к краю опушки. Перед ними, внизу, как будто в тяжелой витиеватой картинной раме из ветвей бука (не отсюда ли «буколическая картина»?), предстало заросшее левитановской ряской озерцо с лебедями и, растущий из собственного отражения в озере, огромный барский дом, задрапированный диким виноградом.