Лошадь на крыше
Шрифт:
— На севере? А как же, он мне говорил: «Я дитя песка и моря»?
— Как ты сказала? — внимательно взглянула на меня старушка. — А-а-а… Это импровизация. С некоторой долей вымысла, разумеется. Дитя так осваивает мир. А на эту тему у него целый цикл. В зависимости от места и времени меняется и происхождение. — Она опять заклокотала. — Мифотворчество. Слышала о таком?
Я даже сдавала такое, правда, год спустя. Этнография, история культуры и мировых религий… А тогда я спросила:
— Извините, а вот все-таки интересно, откуда он взял этот… аквамарин?
Старушка почему-то рассердилась-.
— Ну-у, милая… Взял! Случилось, значит, это
Она кивнула мне и занялась своим делом. Мне ничего не оставалось, как обогнуть дореволюционную бочку и, перешагнув через чахлые грядки, выйти на улочку.
Дня два я пообижалась на эту оригинальную парочку, а потом, когда поняла, что до желанного когда-то отъезда домой осталось всего несколько дней, снова отправилась к мальчугану. Но и в тот день, и на следующий вечером в их домике было темно, а днем — пустой палисадник и занавешено единственное окошко. Возвращаясь в наш лагерь по изогнутым, переплетающимся проулочкам, я уговаривала себя: «Они уехали», — а назавтра снова отправлялась на поиски. Вопрос — а зачем мне все это нужно? — отпал как-то сам собой.
В последнюю ночь археологи устроили нам прощальную попойку. Я же добродетельно отправилась в одиночестве на море, сообразив вдруг, что я так ни разу ночью и не искупалась. Море ночью, как я знала из детства, когда нас с братом тоже возили на юг, очень теплое и вообще совсем другое.
На пляже никого не было. Я искупалась и решила немного посидеть у воды. Вспоминая, как в детстве я верила, что если проплыть по лунной дорожке и загадать желание, то оно обязательно сбудется, я прилегла на медленно остывающий песок и незаметно уснула.
Тогда мне впервые приснился этот сон. Маленький, совсем маленький дельфиненок плавает в комнатном аквариуме. Выпрыгивает наверх, щебечет. Я хочу его погладить, но как только протягиваю к нему руки, они становятся рыжими линялыми лапами, с корявыми когтями. Так я и стою, боясь опустить руки в воду и никак не решаясь обернуться назад, где в глубине неосвещенной комнаты с высоким потолком кто-то хрипло то ли покашливает, то ли посмеивается…
Когда я проснулась, было раннее утро. Песок совсем остыл. Зато море было нежное, тихое и вокруг стояла сонная, сладкая тишина. Я вошла по щиколотку в море и в этот момент услышала за спиной скрип. Навстречу мне шлепал Александр в скрипучих сандалиях, оставляя на плотном, слежавшемся за ночь песке маленькие влажные следы.
— Доброе утро, — сказала я сиплым со сна голосом.
— Здравствуй, — ответил мальчик.
Он остановился шагах в трех от меня. Мы помолчали. Наконец я спросила:
— Ты будешь купаться? Пойдем вместе?
Мальчик задумчиво кивнул. Сняв сандалии, он взял их в руки и, взглянув на меня, проговорил:
— На мокрый песок ногой босой шагни. Всей кожей пойми усталый висок земли. Здесь моря конец и жизни начало здесь. Пока берег спит — он твой, я дарю. Весь…
Тут он, по-моему, немножко засмущался и решительно шагнул куда-то мимо меня. Но потом передумал и приостановился, по-прежнему не глядя в мою сторону и помахивая сандалиями.
Сколько же ему было лет? Семь? Девять? Или гораздо меньше? Я тогда совсем не разбиралась в этом. И не задумывалась, наверное.
— Ты знаешь… Я уезжаю сегодня.
— Ты знаешь, я уезжаю, мой день подошел к концу… — Он запнулся,
— Что жалко? — спросила я, осторожно пожимая теплую ручку мальчика.
В его глазах мелькнуло знакомое снисходительное удивление:
— Жалко, что уезжаешь.
Я вдруг почувствовала себя совсем взрослой и очень глупой. Александр перевел глаза на море и радостно воскликнул:
— Смотри, там дельфины! Они всегда рано утром сюда приплывают!
Я не стала объяснять, что без очков вряд ли разгляжу дельфинов, и стала вглядываться. А он тем временем пошел вдоль берега, болтая руками и не оборачиваясь. Я не стала догонять его. Я стояла и смотрела, как поблескивало ровной гладью море, чистое и совсем прозрачное у берега, а маленькая, тонкая фигурка мальчика все удалялась, словно растворяясь в утреннем солнце.
Я стояла и смотрела, как он уходит по белому влажному песку, и знала, что он не вернется и не обернется. Он уходит туда, где меня больше нет.
Ураган
Мне всегда было непонятно, почему, дождавшись хэппи-энда, многие нереалистичные люди (например, я) — плачут. Тогда как все остальные говорят: «Да-а… Хорошая сказка…» И не верят, что так бывает.
Хотя в ту ночь мне было не до слез.
С самого утра я чувствовала сильное и настойчивое вмешательство в мои незатейливые планы того, что проще называть интуицией, чем, например, потусторонней силой или ангелом-хранителем. У ангела, я думаю, есть дела поважнее, чем подавать мне таинственные сигналы о том, что магазин или аптека, куда я еду через всю Москву, — закрыты на учет. Или о том, что можно не спешить на работу к вечернему спектаклю — его почему-либо отменят. Просто каким-то таинственным образом я иногда знаю, что будет дальше, а иногда, увы, даже и не догадываюсь…
Была обычная тоскливая суббота, хуже которой бывают только бесконечные воскресенья, а также все старые и новые праздники. Самые веселые и радостные праздники стали вдруг тоскливыми и одинокими с тех пор, как несколько лет назад я обнаружила, что отчаянно влюбилась в неотразимого враля Комарова, женатого и свободного одновременно. Он никогда не ощущал себя женатым до конца, всегда оставляя себе возможность начать все сначала. Или хотя бы увлечься и увлечь за собой кого-нибудь в очередное радостное приключение. Что за жизнь, если в ней нет места неожиданным встречам, волнительным переменам и новым, ярким впечатлениям? Что это за жизнь, если всегда ждать оклика: «Нельзя!»?
До встречи с ним я была просто одна: одна завтракала, одна ужинала, одна ездила отдыхать и нисколько не тяготилась этим, была вполне счастлива, зная, что наступит день, и я обязательно встречу его… День наступил, и оказалось, что раньше я была одна, а теперь стала одинока. И в те дни, когда мне не нужно было идти на работу, я остро ощущала, что обед готовить не для кого, что дома меня никто не ждет, и считала часы, когда же кончатся праздники. Комаров выйдет на работу и утром, в три минуты десятого, позвонит мне, чтобы спросить, как дела. Я отвечу, что все хорошо, и он приедет вечером. Вырваться из этого замкнутого круга я не могла. И когда Комаров время от времени сам пытался обходиться в жизни без меня, я не в силах была заставить себя не ждать его, несмотря ни на что.