Лошадь на крыше
Шрифт:
Мы приехали в Печорскую Лавру. Одна, вторая, третья церковь… и моя тоска выкрутила мне все внутренности.
В Лавре я тогда оплакала все. И свое неудачное первое замужество, и предательство моего любимого Комарова, и Викину безусловную правду, и главное — безысходность и неправоту своей собственной жизни.
Джампер посмеивался и фотографировал меня.
— Натали, получились фотографии, где ты плачешь в Лавре, — позвонил он мне потом в Москву.
— Ну и как, Джампер, красивая я на этих фотографиях?
— Как
— Джампер, а ты взял бы меня с собой в коммунизм?
— Натали, ты будешь — номер два.
— А кто будет номер один, интересно?
— Номер один буду я!
У меня осталась кепка Джампера. На ней написано «Sports Professional», а по-нашему — «профессионал большого спорта». Он ее случайно забыл у меня на вешалке в прихожей. Я все хотела как-нибудь переправить ее в Киев, да так и не собралась.
Интересно, надевал ли Серега оранжевый платок во время украинской осенней революции? Женился ли он наконец и научился ли говорить по-украински? И простил ли мне, что я не знаю, не помню, никогда не задумывалась, что за человек был в моей жизни — Серега Дымченко. Бывший чемпион по прыжкам в высоту, смешной и нелепый, все пытавшийся повторить свой собственный рекорд, и год за годом сбивавший и сбивавший тонкую, легкую планку, почти невидимую, когда летишь к ней вверх ногами, в коротком отчаянном полете над землей…
Аквамарин
В то лето, едва окончив первый курс истфака, наша группа поехала на археологическую практику под Евпаторию, раскапывать древнее городище. У нас училось много милых девочек, поэтому местные археологи такой подмоге обрадовались. Но работать все равно заставляли лопатами, к тонкой работе со щеточками и кисточками, которыми очищаются редкие осколки старины, попадающиеся в кучах перетертого руками песка, не допускали.
В один из первых же дней я случайно нашла отколотое днище маленькой амфоры с остатками органической краски, заслужила славу счастливчика и получила персональную щетку. Больше за месяц я так ничего и не нашла. Мне больше нравилось смотреть, как меняется небо над бесконечной степью, в которой когда-то было старинное греческое поселение. Утром, еле-еле встав в положенные шесть утра, я наблюдала, сидя в раскопе, как медленно разгорается день, наполняется густой синевой небо, и ждала перерыва.
В перерыв, который длился всю жару, часов пять, мы могли делать, что хотели. Посреди степи и пионерских лагерей трудно было придумать что-то иное, кроме как отправляться на море и там ложиться на раскаленный песок и мечтать. Мечтая, я обычно засыпала на горячем желтом песке.
Сон под жгучим безжалостным солнцем был как будто и не сном, а бесконечным путешествием в какой-то иной мир, с нагромождением фантастических кошмаров, странными тягучими звуками и постоянно повторявшимся ощущением чего-то неотвратимого. Наверно, это мое туловище
Однажды во время такого полуобморочного забытья до меня слабым отзвуком донесся чей-то ГОЛОС:
— Ты спишь или уже умерла?
Уцепившись за этот спасительный проблеск, я стала мучительно пробиваться сквозь мрачную толщу густого, вязкого сна. А голосок все повторял, настойчиво и требовательно:
— Спишь? Ты спишь? Или умерла?
— Умерла, — услышала я наконец свой голос и открыла глаза.
Рядом с моей головой сидел светлоголовый мальчуган с поцарапанным носом. Два круглых серых глаза внимательно смотрели на меня, насмешливо похлопывая ресницами. Он молчал.
Я тоже молчала, разглядывая худенького загорелого ребенка. Его, видимо, коротко остригли в начале лета, и теперь отросшие волосы торчали в разные стороны выгоревшим соломенным ежиком, придавая ему немного воинственный вид.
— Шоколадной быть опасно… Не боишься, что съедят? — произнес вдруг мальчик.
Я вопросительно посмотрела на него, не найдя, что сказать.
Ему, кажется, не понравилась моя непонятливость, но он молча ждал ответа. И я ответила:
— Не боюсь. Я невкусная.
Ничего лучше мне просто с ходу не пришло в голову. Но мальчуган тут же выпалил:
— Может быть, ты и невкусная… И поэтому, видимо, грустная? — и заметно повеселел.
«Заходер или, может быть, Остер? Но явно — не „Мойдодыр“ же…» — попыталась быстро сообразить я. Мальчуган, слегка улыбаясь, сидел рядом и посматривал на меня, подбрасывая вверх небольшие камешки. Мне стало очень интересно, я приподнялась на локте.
— Шевелиться, как медуза, не такая уж беда… И похожа на арбузы полосатая вода, — мгновенно отреагировало на мое движение удивительное дитя.
Я все-таки взглянула на море и спросила:
— Почему?
Он посмотрел на меня тем мудрым взглядом, которым дети часто смотрят на нелепых, суматошных взрослых, и, пожав плечами, снисходительно произнес:
— Пожалуйста… У тебя облезет пузо, если ходишь спать сюда.
Я решила переменить тему:
— Ты кто?
Он слегка нахмурился и размеренно, серьезно произнес, наверно, подражая кому-то:
— Я дитя песка и моря, из лимана вышел я.
Я уже с любопытством ждала продолжения, но его не последовало. Тогда я снова спросила:
— А как тебя зовут?
Мальчуган опять повеселел и, чуть подумав, ответил:
— Звать меня Аквамарином, только вот запомнишь ли? Был я маленьким дельфином, плавал там, где корабли…
Я хотела тоже что-нибудь сказать стихами, но не знала — что.
— Ясно… И как же ты стал мальчиком?
Умер он, родился мальчик, научился говорить… — Он запнулся, увидев приближающегося к нам темноволосого мальчишку, и они оба бросились наперегонки к морю. Я долго наблюдала за двумя головками — темной и светлой, но потом потеряла их из виду.