Лотосовый Терем
Шрифт:
Он испытал огромное потрясение.
Его друг… неожиданно превратился в другого человека. Казалось, будто у него на глазах разворачивается представление о разрисованной коже.
Все вокруг ликуют от радости, а его переполняет лишь ужас. Да кто же всё-таки этот человек?
Что взбрело ему в голову, когда они познакомились шесть-семь лет назад? Если это Ли Сянъи, почему он выдавал себя за Ли Ляньхуа?
Ничего не понимая, он не погнался за толпой.
Если он всегда был Ли Сянъи, то ведь всё равно что божество, зачем ему выкапывать в земле яму и зарывать себя, притворяясь картошкой?
Это…
Смотреть, как другие картошки братаются с ним, ничего не подозревая, тревожатся за него, ругаются на него, ему казалось… занятным?
Мы с тобой знакомы семь лет, сколько раз ты смеялся надо мной, сколько раз надо мной издевался?
Он уставился вслед этому главе ордена, не зная радоваться ему или горевать, однако в душе его разгорался гнев. Плюнув в сердцах, Ши Вэньцзюэ развернулся и ушёл.
Подпираемый толпой, Ли Ляньхуа вошёл в Сад горечи.
Затем все поняли, что нужно отойти, и закрыли двери в дом, ожидая, пока Ли Ляньхуа вылечит Юнь Бицю.
Юнь Бицю принял цветок реки забвения, сел на скрещенные ноги, и Ли Ляньхуа, как прежде, стал вливать истинную силу «замедления вселенной» через акупунктурную точку у него на макушке, усиливая действие лекарства.
В комнате, наполненной истинной ци, воцарилось спокойствие.
Спустя время, достаточное для обеда, Ли Ляньхуа легонько надавил на несколько точек на теле Юнь Бицю, усыпляя его, оперся о кровать и вздохнул.
Он ничего не смыслил в искусстве врачевания и, хотя восстановил истинную ци Юнь Бицю, с простудой и ознобом ничего не мог поделать. Глядя на его совершенно седые виски, Ли Ляньхуа снова вздохнул и удручённо посмотрел на своё белое одеяние.
На нём был переливающийся жемчужным блеском, белоснежный как лунный свет покров Инчжу. Он знал, что Бицю слишком мучается раскаянием: двенадцать лет назад отравил его, двенадцать лет спустя вынужденно прибег к крайней мере, чтобы уничтожить Цзяо Лицяо — пырнул его мечом, и теперь всей душой желал расплатиться за содеянное смертью. Без прощения Ли Сянъи, даже прояви к нему снисхождение Цзи Ханьфо, он наверняка бы тихо покончил с собой.
Желание совершить самоубийство давило на него двенадцать лет, и к текущему моменту он признал, что может наконец испустить последний вздох. Если не случится чуда, даже невиданный чудодейственный эликсир не спасёт его.
Так что Ли Сянъи пришлось вернуться со дна морского.
Ли Ляньхуа осторожно отдёрнул белоснежные рукава от края кровати. Охваченный единственным желанием — умереть, Юнь Бицю совсем не прибирался, и по всей комнате клубилась пыль. Его ученики не решались заходить в дом, опасаясь, что заблудятся в его построениях на несколько дней. Приподняв рукава, Ли Ляньхуа с радостью отметил, что они всё такие же белоснежные, а потом снова вздохнул — нет, нет, будь он Ли Сянъи, всё его тело бурлило бы истинной силой, она накапливалась бы даже в волосах и одежде — разве тогда пристала бы к нему хоть пылинка?
Даже если Ли Сянъи мчался в ненастную ночь сквозь лес, капли дождя и опавшие листья отскакивали от него, разве могло что-то испачкать его одежду? Тем более, какая-то ничтожная пыль?
Ли Ляньхуа надолго задумался — он редко садился и всерьёз размышлял о поступках Ли Сянъи. Но по итогу вынужден был признать, что на самом деле не понимает, зачем в то время
Ли Сянъи тогда… делал это лишь ради красоты?
Глядя на своё белое одеяние, Ли Ляньхуа пожалел, что в те годы напрасно растрачивал силы, затем заметил, что в доме повсюду щели, куда задувает холодный ветер — неудивительно, что Бицю постоянно страдает от простуды. Кровать долгие годы застилало лишь тонкое одеяло, не набитое ватой, на ней не было ни тюфяка, ни даже подушки — как можно жить, каждую ночь проводя на совершенно голой доске? Посидев на кровати, он почувствовал, что замёрз, поднялся, собрал стоящие тут и там стопки книг, отряхнул от пыли, рассортировал по темам и разложил по полкам, затем по привычке отыскал тряпку и принялся вытирать стол.
Он вытер стол, подмёл пол, а потом вдруг застыл на месте и ахнул от испуга.
Ох, плохо дело, Ли Сянъи ведь был таким гордым и заносчивым, что иногда во время обеда красавицы наперебой пытались покормить его, разве стал бы он подметать полы? Ужасная ошибка, глубочайшее заблуждение, никуда не годится. Он поспешно сгрёб только что прибранные книги и, мучительно вспоминая построение «косяк рыб крайнего предела», принялся раскладывать их по прежним местам.
Засуетившись, Ли Ляньхуа с огромным трудом прибрался в комнате, расставил в ней всё как было, и уже подумывал, не сходить ли во двор, вымести песок, пыль и мелкие камешки, полить всё вокруг, чтобы хоть немного оживить, как лежащий на кровати Юнь Бицю вдруг кашлянул пару раз и медленно открыл глаза.
Прошло довольно много времени.
— Как ты себя чувствуешь? — мягко спросил кто-то с очень знакомым голосом.
Он надолго оцепенел, а потом его губы слегка шевельнулись.
— Глава…
Человек кивнул.
— Я… я… — Глаза Юнь Бицю наполнились слезами.
— Бицю. — Голос такой знакомый, слишком знакомый, и в то же время уже чужой. — Тогда, на побережье Восточного моря я в одиночку столкнулся с двумя кораблями секты «Цзиньюань», без возможности двигаться вперёд, без подкреплений за спиной. Я ожесточённо сражался с «Цзиньюань» весь день и всю ночь, обронил Шаоши, лазурный яд начал действовать, и пусть мне удалось потопить их суда, но в тот момент я правда ненавидел тебя до мозга костей.
Юнь Бицю не мог сдержать дрожи — он едва осмеливался представить, как в тот день выжил Ли Сянъи, зубы его застучали.
— Потом я потерпел поражение от удара Ди Фэйшэна, и когда упал в море, поклялся, что выживу во что бы то ни стало, — вздохнув, отчётливо проговорил его собеседник. — Поклялся, что даже если окажусь в царстве мёртвых, всё равно приползу назад, лишь бы отомстить. Хотел убить тебя, убить Цзяо Лицяо, убить Ди Фэйшэна, даже Цзи Ханьфо и Бай Цзянчуня… Почему в момент, когда я страдал и сражался из последних сил, мучительно ждал день и ночь, никто из тех, кто на крови клялся быть мне братом, не пришёл на помощь, никто не разделил ношу, никто даже не пришёл проводить меня в мир иной! — Его интонации неожиданно то вздымались, то опускались, события того дня он хранил в сердце и никогда не забывал ни единой клятвы, ни единого слова.