Ловцы троллейбусов
Шрифт:
Все виновато заулыбались и простили ему выходку с Элизабетом.
Истина малая и большая
Накопители делятся на две категории: накопителей-оптимистов и накопителей-пессимистов. Первые живут предвкушением: вот погоди, накопим, сколько нужно, тогда поживем!.. Полная им противоположность вторая категория. Эти копят, пребывая в вечном страхе, — на черный день.
— Ты явно относишься ко вторым, — посмеивался Директор над Редактором. — Куда тебе столько книг?
Редактор, ткнув указательным пальцем в соединительную дужку очков, возвращал их на переносицу и обиженно пыхтел:
— А
И верно: за столом он был незаменим. Его память хранила множество великолепных речений, забавных историй, анекдотов. Он мог говорить, не останавливаясь, по нескольку часов. Речь его текла легко, журчала, будто ручеек. Толстенький, уютный, с короткой стрижкой и трогательным чубчиком, в массивных роговых очках на черепашьем мудром лице, он навевал на собеседника спокойствие, почти сонливость.
Когда он умолкал, я медленно возвращался к реальности и видел: Вероника и Калисфения Викторовна испытывают то же, что и я. А Директор заморенно зевал, как от сердечной недостаточности, и тряс головой.
— Ну, даешь, — восхищался он.
Поев, Редактор, становился похож на розовенький воздушный шарик. Я его украдкой придерживал за пиджачную пуговицу, чтоб не взлетел.
Капитан с фотографии и на Редактора злился. Испепелял его граненым взглядом. Калисфения Викторовна делала попытки нас с Капитаном примирить.
— Он выдающийся человек, — утверждала она. — Хотите, я дам вам для прочтения его судовые журналы?
Я отмалчивался. Времени не хватало ни на что. Я совсем забросил письмо другу Володе. А тетрадь заполнял всевозможными кулинарными рецептами. По предложению Редактора мне выделили библиотечный день. В этот день разносить почту отправлялся Снегуркин, а я шел в библиотеку, где изучал книги о вкусной и здоровой пище всех времен и народов. До чего же захватывающее это было чтение! Горячее мороженое, жареные огурцы, сухой бульон из помидоров… Я даже не предполагал, что такое возможно… Но справочники учили: «Приготовляется форма мороженого и ставится непременно на металлическое блюдо, а сверху обмазывается меренгой или безе, посыпается пудрой и перед самой подачей ставится в раскаленный духовой шкаф, чтобы как можно быстрее блюдо заколеровалось».
А дальше: «Взять помидоров, выжать из них сок и протереть через частое сито, чтобы мязга прошла, а зерна вместе с отжатым соком выбросить. Мязгу положить в кастрюлю и варить без воды полчаса, постоянно мешая. Потом опять протереть сквозь сито в кастрюлю и варить, пока погустеет. Намазать тонко ножом на плоские блюда, смазанные слегка прованским маслом, и сушить в печи после хлебов или на открытом воздухе в тени».
Рецепты я передавал затем на редактуру Редактору. Он оказался тонким знатоком кулинарии. Уходя разносить почту, я частенько приглашал с собой Редактора — обсудить меню на следующую неделю. Мы бродили по улицам, снег капустно скрипел под ногами, крупными снежинками расцветал в воздухе.
— Почему я раскритиковал твое письмо гипотетическому другу? — говорил Редактор. — Да потому, что совсем не о том следует писать. Ты твердишь, что стремишься к точности. Но как же можно стремиться к ней и одновременно сомневаться во всем на каждом шагу?
— Сомнения нужны, чтобы точность была точнее, — возражал я.
— Э-э, брось. Можно в них погрязнуть. Пойми, я не отрицаю загадок бытия. Они есть, и никуда от этого не денешься. Но с каждым днем их становится меньше. Ты и сам так думаешь.
— А может, и больше, — сказал я.
— Ну,
— Если вновь возникли сомнения, значит, не было полной ясности, — доказывал я. — Но ничего страшного в этом нет. Еще далеко не все клеточки заполнены. И когда я признаюсь: мне ясно, что мне что-то такое неясно, — это ведь тоже фиксация определенной ясности. Ясности, что неясно.
— Я тебе добра желаю, — вздохнул Редактор. — Вот, — шагнул он к голому деревцу на крага тротуара и потрепал его по стволу. — Ведь это липа? Липа. Значит, и надо говорить, что это липа, а не вяз.
— А может, и тополь, — сказал я. — Листья-то облетели. А без них трудно определить. Но тут встает другой вопрос: почему именно это дерево назвали липой? Может, ему больше соответствовало бы называться осокой. Или камышом. Возможно, это точнее выражало бы его суть.
— Вспомни свои рассуждения о разумной необходимости рационализма, — стал корить меня Редактор. — О том, что нельзя растрачивать попусту силы, если впереди долгий путь. А ты завел… Липа, камыш… Я тебе признаюсь, даже применительно к моей библиотеке меня часто посещает мысль о непозволительной человеческой расточительности… К чему такое количество томов, которые все равно не прочтешь, даже посвятив чтению всю жизнь! Это томление вечной неудовлетворенности, невозможности достичь конечной цели пусть в какой-то одной области, это ущербное сознание собственного бессилия изнуряют дух, лишают его стойкости. Я уж не говорю о том, что каждому книжнику его собственная библиотека всегда кажется неполной… И вновь погоня за недостающими томами, и вновь отрезвление: всего не собрать… И я тебе скажу, к какому выводу пришел. Вот он: достаточно издать и затем тиражировать всего одну, одну-единственную книгу. А уж после, когда, как ты говоришь, мы достигнем понимания нашего предназначения, уж тогда…
— Тогда почитаем, — сказал я.
Он довольно рассмеялся. И повторил:
— Да, я за аскетизм. И могу распространить свою теорию на другие сферы жизни, Ибо пример в аскетизме подает нам сама природа. Ну, хотя бы такой. Она дарит нам вроде бы скромный ассортимент напитков: чай, кофе, минеральная вода… Но как же сильно их своеобразие! И уже само человечество напридумывало: оранжад, пепси, крюшон… Нет, не спорь, это уже от лукавого. Жажда все новых удовольствий у человечества в крови. Ты прав: стоило появиться мячу, и сразу возникли и футбол, и волейбол, и ватерпол, и баскетбол, и… — Он махнул рукой. — Хватит! Пора остановиться. С излишествами надо бороться, как с тараканами. Согласен, нужны муравьи. Они дают муравьиный спирт. И комарики нужны, ими питаются птицы и лягушки. А вот не объяснишь ли — для чего существуют твои тараканы! Эти олени кухонных ландшафтов, если принять твое сравнение. Эти троллейбусы пустынных тарелок и полных хлебниц?
— А как твой аскетизм согласуется со страстью к постоянному обновлению меню?
Он поморщился.
— Ты рассуждаешь прямо как мой брат. Я не бурбон. Более того, я считаю, раз нам выпала возможность пользоваться всем богатством накопленных знаний и напитков — мы должны этим пользоваться. Сам я прекрасно понимаю, чего лишил бы себя и себе подобных, сведя книжное разнообразие к одному-единственному тому. Не почитать перед сном… Да это ужасно! Но я готов на эти жертвы. Готов ради конечной цели. То же и с меню. Готов отказаться.