Ловец бабочек
Шрифт:
Автомобиль Себастьян увидел издалека.
Сперва – облачко сизой пыли, которое росло-росло да и выросло, выплюнувши серебристую искорку, в нынешних потемках яркую до рези в глазах. И часовой, очнувшись, вытянулся в струнку, всем видом своим демонстрируя грядущему начальству готовность до последней капли крови защищать землю родную от супостата.
Супостат, к слову, вел себя прилично.
С разговорами запрещенными не лез.
В королевство не переманивал.
Листовок за пазуху, как того опасался Гиршка, совать не пытался. И даже обидно стало. То ли
…героем бы стал.
…ордену получил.
Нехитрые эти мечты затуманили взор, и Гиршка почти пропустил момент, когда супостат вскочил вдруг в седло.
– Стой! Куды прешь?! – грозно насупил брови Гиршка.
А то даром что ль он это выражение лица тренировал? Перед зеркалом стареньким, потресканным вечерами, когда старшие товарищи ко сну отходили и Гиршкиных потуг видеть не могли. А то ишь, насмешничают.
– Туды пру, - ответил супостат. И жеребчика своего попридержал.
А то!
У Гиршки вон ружье всамделишнее.
И стрелять он обученный.
– Туды нельзя, - строго молвил Гиршка и губу отвесил, как то делал старшина, когда приказу давал. У старшины вид сразу делался страшен до того, что прям хоть под половицу ховайся. Но то ли Гиршке до старшины было далеко, то ли супостат попался с крепкою нервой, но усмехнулся только.
– А у меня документы есть. Разрешающие.
Оно-то верно.
И старшина самолично эти документы изучил, разве что на зуб не попробовал и то, видать, с того, что зуб этот третий день уж ныл, отчего сволочной характер старшины сделался и вовсе невыносимым. Но документы документами, а нельзя ж вот так взять и пустить заразу империализма на родную землю!
Зараза терпеливо ждала ответа.
А Гиршка думал.
Тяжко так думал.
Это у него всегда с трудом выходило.
– Ты это… того… не балуй.
– Не буду, - отвечала зараза и коня по шее похлопала. – А ты бы ружьишко попридержал, а то стрельнешь ненароком…
– Боишься?
– Боюсь, - супостат одарил Гиршку лучезарною улыбкой. – Еще как боюсь… мой наставник так говаривал. Бояться надо не лихих людей. У них свои законы. Они без причины не тронут. Бояться надобно дураков, потому как ни один умный человек не поймет, что у дурака в голове варится и до чего доварится…
Сказал и замолчал.
Отвернулся.
А Гиршка… Гиршка ружье перехватил… это что ж выходит, его дурнем обозвали? Или не обозвали? Познанец вроде бы как вовсе не про Гиршку говорил, а только все одно обидно…
…ничего, придет срок – сочтемся.
Может, Гиршка и не шибко умный, зато память у него хорошая.
Все припомнит.
– Прошу прощения, - Катарина вылезла из автомобиля. – Задержали… дела.
Она поморщилась.
И Себастьян даже посочувствовал. Слегка. Посочувствовал бы сильней, если б не настолько замерз. Хвост и тот будто бы инеем покрылся. А отмороженный хвост в жизненные Себастьяновы планы пока не входил.
–
– И с вас? – она почему-то не удивилась.
– А то... что пишете?
Он спешился, ибо как-то неприлично было разговаривать с дамой, глядя на макушку этой дамы, пусть и прикрытую кожаною шляпкой. Или не шляпкой скорее, но шлемом цвета старой бронзы.
– Да так… - Катарина отмахнулась. – Пока писать и нечего…
Оба вздохнули.
– Коня тут оставите или как? – вежливо поинтересовалась она.
Жеребец нахмурился. Похоже перспектива провести день на заставе его нисколько не вдохновляла. Нахмурился и Гиршка, который к разговору этому прислушивался с немалым старанием, даже ухо лопоухое само оттопырилось пуще прежнего, не желая пропустить ни словечка.
А то вдруг да особист заявится какой.
Станет спрашивать, что, мол, слышал, а Гиршка ничего не слышал и тем самым проявил преступное равнодушие. А так, может, если не орден, то медальку какую вручат. За содействие. Впрочем, его содействие, похоже, нужно было лишь в том, чтобы жеребца обиходить, а он, скотина этакая, на харчах загнивающего империализма взрощенная, на Гиршку косился плотоядно. И думать нечего, представится случай – мигом за руку тяпнет.
– Если после довезете, - решился Себастьян. – А то как-то пешком…
– Довезу.
– За руль не пустите?
– Увы, - Катарина развела руками. – Казенное имущество, сами понимаете…
– Понимаю.
Он и вправду понимал, пожалуй, лучше, чем кто-либо, и про имущество казенное, инвентарным номером заклейменное, и про отчетность, и про иные сложности ведомственного бытия, которое, как выяснилось, от страны к стране не зело менялось.
В салоне пахло кожей.
И терпким мужским одеколоном, запах которого заставил раздраженно ляснуть хвостом.
Ехали молча. Снежило. И снегопад усиливался, грозя дорогу вовсе замести.
Плохо.
Все ж Себастьян не настолько верил в гостеприимство Хольма, чтобы устраиваться тут с ночевкой, а ведь придется, похоже.
– Порфирий Витюльдович, - Катарина первой завела разговор, - известен… нам.
Кому именно, уточнять не стала. В каждом болоте собственные бесы, и что за беда, если ныне оные бесы болотами дружить решили.
– Мне принесли досье… почти полное, как думаю, - говорила она медленно, тщательно взвешивая каждое слово. Себастьян не торопил.
Разглядывал.
И автомобиль – изнутри он был почти преступно роскошен. Обивка гранатового колеру. Панель из красного дерева. Инкрустация костяная, посеребренные рычаги.
Красота неописуемая. Аж руки чесались ее к себе прибрать.
И женщину.
Хмурится.
И не только потому, что неприятен собеседник. Себастьян тут, скорее всего, совершенно не при чем. Это недовольство давнее, поднакопившееся. Его выдают вертикальные морщины на лбу. Губы упрямо поджаты. Глаза прищурены, словно она высматривает в снежной круговерти что-то такое, одной ей известное. И ведь спроси, в чем причина, не ответит.