Loving Longest 2
Шрифт:
— Артанаро, — обратился Финарфин к Гил-Галаду, — почему ты такое позволяешь этой… этому… этой особе?!
— Позволяю, — сказал Гил-Галад, — такой у нас с Лалайт уговор.
— Давай начнём сначала, Арафинвэ, — снова сказала Лалайт. — Я даже не спрашиваю тебя, куда делся настоящий Воронвэ, — допустим, он остался в Амане, хотя я в это не очень верю. Меня интересует другое: почему ты прибыл сюда в виде Воронвэ? Почему именно Воронвэ?
— Я хотел как лучше, — улыбнулся как можно слаще Финарфин, — я хотел всем помочь… я не понимаю, почему ты меня спрашиваешь. Ведь у меня были самые добрые намерения и от меня никому не было зла…
— Ты себя-то слышишь? — спросила Лалайт. — Во-первых,
— Вы верите Маэглину?! — сказал с почти искренним недоумением Финарфин.
— В таком деле почему бы и не поверить, — пожала плечами Лалайт. — И ещё одна очень странная вещь, Финарфин: вы с Туором проходили в Гондолин мимо Нарготронда — как раз в то время, когда он пал. Вы не могли не понять, что там случилось что-то ужасное. Туор рассказывал (я выслушала его рассказ несколько раз и даже записала интересные места), что вы встретили Турина, сына Хурина, который в отчаянии выкрикивал имя и прозвище твоей внучки — «Финдуилас, Фаэливрин». Ты на тот момент не знал, что «Фаэливрин» — это имя дочери твоего сына Ородрета? Ведь за несколько недель в Средиземье можно было это услышать хотя бы краем уха, особенно если бы ты поинтересовался судьбой своих детей, и вообще-то все твои действия в твои первые недели здесь говорят о том, что ты очень подробно расспросил обо всём настоящего Воронвэ. Но когда ты увидел следы Глаурунга (ах же бедная моя тварюшка!), ты, как говорит Туор, вскрикнул, что вот, мол, тут был «Великий Червь» и «поздно уже искать Тургона, торопиться некуда». Ты не подумал, что в этот момент происходит с твоим сыном Ородретом и детьми Ородрета?..
— Извините! — выкрикнула Финдуилас. — Я… я больше не могу!
Она вырвала свою руку из руки Амрода и с рыданиями побежала вверх по лестнице. Амрод последовал за нею.
— Ну и правильно, — сказала Лалайт, — у нас сейчас пойдёт разговор не для девичьих ушей. Ты прибыл сюда в виде посланника Тургона, но ведь ты-то не Воронвэ, никто не заставлял тебя так рваться к нему обратно. Почему ты так хотел попасть в Гондолин, если здесь ты якобы искал своего самого младшего сына, который по всем признакам должен был быть в Нарготронде со своим старшим братом Ородретом? Просто хотел отсидеться в безопасном месте? Зачем тогда вообще было приезжать сюда?
Финарфин ничего не отвечал.
— Тургон, а ты понимаешь, почему? — обратилась к нему Лалайт.
— Конечно, — вздохнул Тургон. — Я уже давно сознаю, что дядя испытывает ко мне физическое влечение, граничащее с одержимостью. Я вполне допускаю, что эта одержимость могла…
— Да! Да! — закричал Финарфин. — Ты… ты моя жизнь! Ты моё дыхание! Ты единственный, рядом с кем я могу существовать… Как же ты можешь… Как же ты мог… — Финарфин уже не пытался ничего изображать; он смотрел отчаянным взглядом на Тургона, и по его щекам лились слёзы. — Как ты мог связаться с этим чучелом! — Он яростно посмотрел на Пенлода. — Я больше не могу! Не могу об этом думать! Ты был целомудренным… ты был моим светом, ты был…
— Стало быть, из любви ко мне ты тогда, в Амане, пытался затащить Пенлода в свою постель? — спросил Тургон. — Он мне недавно
Финарфин, не переставая плакать, смотрел на Тургона.
— Что же ты так… Я… я как увидел, что ты целуешь этого… Пенлода здесь, в саду, я как помешался… Если ты целомудренный, я тоже могу быть целомудренным, могу терпеть сердечные муки, могу только смотреть на тебя, моя дорогая, любимая хрустальная куколка, моё сердечко!.. А ты сначала завёл себе жену. А сейчас с ним… Я не мог такого вынести. А этот Арголдо мог быть посговорчивее, у меня треснуло ребро… Там, в Гондолине, после свадьбы Идриль — ты, Пенлод и Эктелион начали говорить про старое время, вспоминать Аман, праздники, охоты, светильники на площадях Тириона. И ты мне сказал: «ты ещё молод, Воронвэ, ты никогда не был там, ты не видел» — и вы ушли, ушли в твои покои, Тургон, ты ушёл с ними, ушёл вверх по лестнице, ты пригласил их в свою спальню…
— Что за бред, — фыркнул Тургон, — мы просто вышли на балкон.
— Ты ушёл с ними, — простонал Финарфин, — а ведь я тоже всё это видел, всё помню, всё, всё — а ты ушёл с ними!.. И я этого не вынес. А Ломион… ну, он напрашивался. Я хотел быть с тобой, в Гондолине, чтобы видеть тебя. Чтобы оставаться целомудренным. Чтобы любить тебя безмолвно! Когда Воронвэ мне рассказал о том, что ты живёшь там, я так захотел увидеть тебя, что ради этого был готов оставить берега Валинора. Конечно, я очень хотел и найти моего младшего сына, но я думал, честно говоря, что мальчик сам здесь справится. А вот за тебя я так переживал…
— Он хочет сказать, — выговорил Финрод, — что ему пришлось покинуть Аман после того, как его там уличили в изнасиловании.
— Финдарато, что ты такое говоришь! — воскликнул Финарфин; на его лицо вернулась отеческая, укоряющая улыбка. — Никто никогда ни в чём не мог меня уличить…
— Вот в этом всё и дело, — сказал Кирдан, тяжело садясь на скамью напротив Финарфина и глядя ему в глаза. Финарфин сразу притих и стал смотреть на свои руки.
— Я, конечно, очень тебя обидел, моё сердечко, — он попытался взглянуть на Гвайрена, но отвёл глаза. — Поэтому ты от меня ушёл. Но я сам в ту пору был так несчастен! Отца не стало, мои братья покинули Валинор и отправились на верную гибель, мои старшие дети — тоже. Поэтому я тебя никуда не выпускал. Я готов даже попросить прощения…
— Знаешь, Финарфин, я уже начал понимать язык ваньяр, пока общался с тобой и твоими сыновьями, — усмехнулся Майрон-Лалайт. — Видимо, в переводе на обычный синдарин твоя речь звучит так: «Все красивые молодые ребята, приятели моих детей и племянников, ушли в Средиземье, и если бы я стал таскать в подвал и трахать тех, кто остался, это бы было слишком заметно. Поэтому я запер туда своего собственного сына и насиловал его, сколько хотел». Я правильно излагаю, Финдарато? Гвайрен?
— Он… он прав, что его уличить не могли, — сказал Финрод. — Того, что он делал со своим самым младшим сыном, никто не замечал. После того, как Гвайрен от него убежал, он завёл себе сговорчивого друга. Молодого нолдо, которого он поставил управлять имениями Феанора.
— Подозреваю, что Феанор бы перевернул вверх дном Аман и поставил его на Таникветиль, если бы узнал, что его землями управляет какая-то подстилка его младшего брата, — заметила Лалайт.
— Да уж, — сказал Маэдрос.
Раньше старший сын Феанора всегда старался заглушать эти мысли, но теперь с отвращением подумал о том, как дядя ходил по их комнатам, брал их вещи, может быть, ложился со своим любовником на его, Маэдроса, постель или на постель отца… Что сейчас с матерью?.. Лучше не думать.