Loving Longest 2
Шрифт:
— Я этого не делал! — Маглор вскочил; его лицо раскраснелось.
Майтимо в очередной раз подумал, что его брат очень красив, но в то же время Маглор выглядел немножко смешно на фоне высокого и мрачного Нариэндила, и старший брат невольно улыбнулся. Поверить в его виновность Майтимо был не способен.
— Ты же открыл ларец? — спросил Саурон.
— Да, но внутрь я не смотрел! — воскликнул Маглор. — Я не смотрел, я клянусь чем хотите! Я его просто открыл! Я не мог бы предать отца! Никто из нас не смог бы.
— Маглор, всё это очень подозрительно. Сначала ты настаиваешь на том, чтобы вы все уехали из Форменоса,
Маглор закрыл лицо руками.
— Я не знаю, — выдавил он. — Не знаю, как объяснить! Не знаю! Не понимаю! Нариэндил, ты можешь принести мою шкатулку?
Герольд кивнул и побежал наверх, чуть не сломав по дороге руку Маэглину. Он принёс шкатулку и поставил её на скамейку.
— Ну хорошо, вот, смотрите! — сказал Маглор. Он выдвинул тайное отделение и на свет снова появился искристый оранжево-жёлтый перстень; выехало наружу и второе отделение, где хранилась заготовка Сильмарилла. — Вы мне не поверите. Всё равно не поверите, — сейчас он обращался уже только к Майтимо. Маглор было протянул к старшему руку, но тут же опустил её. Майтимо подошёл и обнял его.
— Кано, — шепнул старший ему, — это неважно. Главное, что ты в тот день спас всех нас. Кто бы ни подсказал тебе это.
Маглор весь как-то обмяк; потом он подошёл к шкатулке, сел рядом с ней, достал перстень и стал крутить его в руках, словно впервые видел.
— Этот перстень… он был у нас дома. Это был целый убор с такими оранжевыми камнями, вы, наверно, помните его. Он был мамин, но она его не носила. А я очень любил эти вещи. Она отдала мне один из перстней перед отъездом на север, в Форменос. Вот он. Перстень.
Маглор медленно достал его из ящичка и надел на мизинец, потом перебросил на указательный палец, не сводя с него глаз. Кирдан протянул руку, Маглор, поколебавшись мгновение, отдал ему перстень: тот долго рассматривал его, потом вернул.
— И что? — спросил Саурон. — Перстень тебе это подсказал, что ли?
— Да! — почти выкрикнул Маглор. — Да! Я когда надевал его или просто смотрел, я… я слышал голоса. Голос.
— Мамы? — спросил тихо Карантир.
— Нет, нет, определённо не её. Наверное, не женский даже. Не знаю, чей. Не Мелькора. Совсем другой оттенок, тембр… всё другое. Сейчас я почти не слышу, но в Амане я слышал часто и первые лет пятьдесят после того, как мы ушли оттуда. Я надевал его на ночь, и слышал голос. Не то, чтобы он успокаивал меня, нет. Не знаю. Но я любил его слушать. Это было не то вдохновение, которое я получал от Мелькора — оно было злое и всепроницающее. Глубокое. А то существо, что я слышал, оно было где-то вверху, и оно было лёгким, жарким, парящим и каким-то… умным, что ли.
— То есть определённо не Манвэ, — насмешливо сказал Саурон. — Ну-ну. Из твоих слов как будто следует, что если кто-то — не твоя мать — говорил тогда с тобой через этот перстень, он остался в Амане, раз ты почти перестал слышать этот голос?
— Нет, нет! — возразил Маглор. — Когда я был в Битве Бессчётных слёз, я слышал его очень отчётливо!
— Странная история, — пожал плечами Саурон. — Ну да ладно. — Маглор собирался было убрать перстень в шкатулку и закрыть её, но, к его удивлению, Тургон удержал его за руку.
— Не надо, не закрывай, Кано, — сказал он. — Пусть все видят этот осколок. Полезно иметь перед глазами предмет нашего разговора. Ведь мы говорим о похищении Сильмариллов, не так ли? Где они, дядя Арафинвэ?
— Не знаю! — Финарфина начала колотить дрожь. — Я ничего про них не знаю. Их не должно было быть! Зачем нас в это впутали! Папа… да ему так и надо! Пустите меня! Пустите меня, пожалуйста, я хочу домой! Я домой хочу, пустите меня!
«Как же это тяжело, — подумал Маэдрос, — как же ужасно, что такие отчаянные рыдания не трогают никого из нас. Никому из нас не жаль его. Никому. Он потерян для нас».
Лалайт продолжала крутить нож, и тут вдруг Маэдрос заметил, что закрутился как-то и рукав, и волосы; и снова облик Лалайт исчез, и перед Финарфином предстал Майрон — с его рыжими, ниже пояса, волосами, в той же чёрной одежде с высоким воротом. Маэдрос сейчас не видел его горящих глаз, но чувствовал — по ужасу, отразившемуся на лице Финарфина.
— Кто ты? Пусти! Оставь меня! — закричал Финарфин.
— Прелестный Арафинвэ, — сказал Майрон, — мой милый нолдорский принц в кружевной рубашке. Позволь, я тебе представлюсь: меня зовут Тар-Майрон, и я сейчас управляю этими землями, ибо заботы моего владыки слишком высоки и серьёзны, чтобы опускаться до таких мелких дел, как наказание заблудших эльфов. Да, милый Арафинвэ, наказание. Я не склонен к снисходительности, когда дело касается убийств и изнасилований, совершённых без моего ведома. Но сначала мы тебя расспросим, расспросим очень тщательно. Мне очень хочется узнать, что теперь делается в Амане, как туда лучше добраться, дороги, реки, планы городов, городские стены — ведь тебе, нолдорскому королю, должно быть прекрасно всё это известно. А в перерыве между серьёзными разговорами мы можем развлечься. Я ни у кого ещё не видел такой белой кожи и таких красивых глаз. Мне очень хочется прикоснуться к твоим бёдрам, особенно изнутри…
— Н-не надо! Гил-Галад, что ты творишь? Ты отдашь Врагу меня, своего родича, брата своего деда?
— Я уже сказал. У нас с госпожой Лалайт или, если угодно, с Майроном, такой уговор, — холодно ответил Гил-Галад. — Мне тоже не хочется брать казнь на себя, и я думаю, что это наилучший выход.
— Майтимо, пожалуйста! Ты же не сможешь предать память отца?! Я ведь брат Феанора!
— Это ты его предал. Ты хотел украсть Сильмариллы. Для отца не было худшего преступления! — Маэдрос невольно дёрнул рукоять меча. — За что?! Отец, хоть и бранился иногда, не мог бы сделать ничего плохого ни тебе, ни дяде Ноло! Как ты мог так поступить с Маэглином — невинным, осиротевшим юношей, который тебе полностью доверял, прямо в доме его родных?!