Loving Longest 2
Шрифт:
— Тургон, мне очень грустно. Я знаю, ты меня не простишь, — сказал Ульмо. — Ты не заслужил такого. Никто такого не заслуживает. Я не говорю «могу ли я что-то сделать для тебя», нет! Сказать так означало бы, что какая-то услуга или доброе дело могут стать платой за ту несказанную муку, которой ты подвергся.
Ульмо протянул к нему руку; вена на его запястье слегка искрилась зелёным светом. Тургон помедлил мгновение и коснулся его пальцев.
— Я ни о чём тебя не прошу, Ульмо, — сказал Тургон. — Я просто хочу кое-что знать.
— Говори.
— Знал ли ты, что Мелькор не убивал Финвэ?
Недоумения, которое появилось на и так всегда слегка удивлённом
— Нет, — сказал он. — Я не был тому свидетелем. Что тебе известно?
Тургон рассказал то, что знал сам и узнал от Маэдроса: Финвэ убил кто-то из членов семьи, одетый в серебряно-розовый плащ.
Ульмо долго молчал — так долго, что даже Тургон начал бояться.
— Так ты что-то знаешь?
— Возможно. Видишь ли, Тургон, иногда зло состоит не только в том, чтобы самому совершить дурной поступок, но и в том, чтобы скрыть чужое зло. Мелькор овладел этим искусством в совершенстве. Скрыв то, что Финвэ был убит своим… одним из членов семьи, он помешал мне — и думаю, другим — увидеть связь между несколькими событиями. Мне тяжело это говорить, но когда Сильмариллы были похищены, а Феанор покинул Аман, среди нас, айнур, были такие, кому казалось, что всё обернулось к лучшему — и я говорю отнюдь не о Мелькоре.
— Но если так… где нам найти спасение? — голос Тургона дрогнул.
— Если что, я тебя спасу, Турьо. Оставайся здесь, как можно дольше. Если что-то случится, а меня не будет рядом, проси защиты у Кирдана для себя и своих детей. Кроме Кирдана и Гил-Галада, старайся ни с кем не общаться.
— Я не о себе! — воскликнул Тургон. — Ты же понимаешь, что я не о себе!
— Видишь ли, Турьо, — на лице Ульмо появилась ироничная усмешка, которой Тургон никогда у него не видел, — я даже не знаю, как тебе сказать… Знаешь, по-моему, Мелькор добился того, чего хотел изначально.
— Но это значит, что мы все погибли!..
— А откуда ты знаешь, чего он хотел?
Прохладная рука Ульмо легла Тургону на затылок.
— Душевную боль нельзя вылечить так же легко, как сломанную руку, Турьо, — сказал он, — но её можно облегчить. Воды постепенно смывают всё: и самые высокие горы, и разрушенные города, и поля сражений, унося и стирая в гальку и кости, и колонны. И твою боль я готов принять в себя.
Тургону показалось, что вода в фонтане стала слегка светиться; небо за стеной пропало, и даже сами стены окутал туман, проникший в длинные ветви и листья; влажным отблеском заискрились алые ягоды на кустах, белый песок под ногами будто становился прозрачным. В тумане он уже не видел своих рук; его волосы словно ничего не весили, как будто под водой.
Ульмо поцеловал его в щёку, потом в другую, сильно, так что Тургон почувствовал почти что боль в скулах.
— Помнишь, как ты купался в море на Тол Эрессеа? — спросил он.
— Да, — ответил Тургон, — я помню.
Тургон вспомнил, как заходил далеко-далеко по берегу, туда, где не было никого и кругом стояли зубцами странные голубовато-зелёные скалы. Он сбрасывал с себя одежду, заходил в море и иногда проводил там целые часы, покоясь на волнах; он возвращался обратно, голова кружилась, на земле ему сразу становилось утомительно; он опускался на песок, клал под голову одежду и засыпал обнажённым. Сейчас, ощутив всё своё тогдашнее, свою невинность, нетронутость, свои светлые надежды на дальнейшую жизнь, Тургон против воли залился горькими слезами — и он почувствовал, что и эти слёзы, и он сам утекают в бесконечный океан. Ульмо со всех сторон обнял его, впитывал губами его слёзы, снова и снова целовал его, и Тургону показалось, что он лежит
Кирдан Корабел подошёл к двери во внутренний двор. Она распахнулась; за ней был только белый туман. И из этого тумана появился Ульмо, к истинному облику которого Кирдан тоже давно привык. Но сейчас его глаза были красными, в них словно бы просочилась какая-то серо-коричневая муть; кожа посерела, ногти стали почти оранжевыми.
— Что с тобой? — спросил Кирдан.
— Это… это пройдёт, — ответил Ульмо. — Тургону действительно было очень плохо. Я попытался помочь… Нет, не надо, только не трогай меня, Кирдан, я скоро приду в себя. Я хочу пока побыть здесь.
Лицо его, уже слегка посветлевшее, внезапно стало фарфорово-белым, волосы из коротких, зелёно-чёрных, разлились золотистыми волнами, глаза стали голубыми, как утреннее небо.
— Надеюсь, ты не возражаешь, если я побуду здесь в виде твоего друга Гельмира?
— Хорошо, — буркнул Кирдан, — пускай. Не в первый раз. Только не задирай больше Арминаса, ладно?
— Ох, не обещаю, — усмехнулся Ульмо. — Кстати, ты видел, в каком виде здесь гуляет Майрон? Тебе бы и в голову не пришло… Кирдан, а ты действительно считаешь, что это был несчастный случай?
— Нет, конечно, — вздохнул Кирдан. — Я же это видел. Она покончила с собой. Тот, кто убивает себя, хочет причинить другим боль. И я не хотел нести эту боль дальше.
— А я не об этом, — Ульмо снова улыбнулся той же несвойственной ему улыбкой. — Я совсем о другом.
Кирдан долго смотрел на него, но ничего не ответил.
Маэдрос стоял на песчаном берегу, за пределами города, между башней Кирдана и морем.
— Нельяфинвэ? — услышал он за спиной.
Маэдрос обернулся; обернулся не сразу: ему хотелось хоть на мгновенье сохранить иллюзию. Гил-Галад был ростом чуть выше Фингона, но он был так же похож на Финвэ. Такие же длинные, как у Фингона, волосы, были стянуты серыми кожаными шнурками с неяркими тёмно-коричневыми янтарными бусами на концах. Узкие, белые, как у Финголфина, руки были унизаны серебряными кольцами — на них не было, как у Фингона, мозолей, порезов и царапин от струн арфы и от обращения с луком.
Только голос выдавал его происхождение: это был голос Феанора, хотя речь Гил-Галада была другой — медленной и ровной, не как у Феанора: Феанор всегда говорил как-то резко и отрывисто, и в то же время задумчиво — как будто то ли куда-то торопится, то ли его только что разбудили.
Уже давно, благодаря странному случаю, Маэдрос узнал, что Гил-Галад не только сын любимого им Фингона, но и его собственный сын и понял, что Фингон обратился за помощью в этом странном деле к Саурону. Честно говоря, с тех пор сын Феанора испытывал к Саурону определённую симпатию — ведь тот, хотя и действуя в личных целях, отпустил Фингона тогда живым и невредимым вместе с ребёнком.
— Здравствуй, — сказал Маэдрос. Он протянул Гил-Галаду руку, и тот обнял его. Маэдрос про себя вздохнул с облегчением: ему всё казалось, что сын сознательно избегает его.
— Артанаро… — обратился он к сыну по его вроде бы отцовскому имени (он знал, что оба имени — и отцовское, Артанаро, и материнское, Гил-Галад, дал ему Фингон). — Я очень рад тебя видеть.
— Я тоже, — ответил Гил-Галад. — Я очень давно тебя не видел и, честно говоря, уже совсем не надеялся. К сожалению, сейчас у меня не очень приятный повод для разговора. У тебя есть время?