Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели
Шрифт:
— А по-моему, розенкрейцеры — убедительнее. — Лариса подошла незаметно и несколько минут слушала забавный разговор.
— Тоже хорошо, — кивнул Воронцов. — Одним словом, ваше превосходительство, вы сейчас получили на руки очень хорошие карты, осталось ими правильно распорядиться…
Глава седьмая
«Изумруд» возник из внепространства в точно рассчитанное время в Черном море, ста милями северо-восточнее Босфора. Бортовая электроника работала четко, зафиксировала новую координатную точку и показала, что в пределах визуального контакта нет ни единого суденышка. Ни линкора, ни фелюги контрабандистов. Это
По условиям исполнителя, сорок — сорок два узла могли выдерживаться на дистанции в пять тысяч миль. После чего скорость следовало сбросить и произвести регламентные работы. Проводить такие испытания было некогда и негде, до Крыма оставалось всего триста миль. Но сотни полторы из них на пределе пробежать стоило.
Маскировки Белли предпочитал не снимать. Так спокойнее, и лишних вопросов ни у кого не возникнет. Скоро судов в море появится, как клецок в супе. Своих военных, пассажирских и торговых, иностранных тоже. Ну и кому какое дело? Шлепает себе швед на десяти узлах, направляясь, скажем, в Туапсе за партией высококачественного горного леса, крайне ценимого в мебельной промышленности, да и все.
Ночью он сменил курс с норд-оста на чистый норд. Под утро пришли в Ялту, не в Севастополь, тоже чтобы не привлекать внимания. Стали на рейде, Басманов, Ростокин и Алла съехали на берег. Здесь они были дома. Начальник над портом знал полковника лично еще с двадцать первого года, вопросов, типа того, зачем он решил заняться морской коммерцией, задавать не стал. Надо — значит, надо. Тем более капитана второго ранга еще царской службы, фальшборта и прочие ухищрения не обманули. Крейсер — он и есть крейсер, старый, конечно, но вполне еще ничего. Бывало, ставшие ненужными после войны единицы и в танкеры переделывали, и в другие вспомогательные суда.
Выпили за встречу, обменялись новостями, которых фактически не было, за исключением деталей биографий общих знакомцев. Жизнь в Югороссии текла удивительно гладко, как в какой-нибудь Швейцарии.
Басманов попросил, чтобы его «лесовозом» никто не интересовался, будто и нет его в природе. Документы в порядке, и достаточно. Постоять тут он намеревался никак не больше недели, капитан и часть команды съезжать на берег будут собственным баркасом, к ним полиция и иные власти пусть тоже не проявляют внимания. Безобразий учинять люди не станут, не так обучены, а все остальное…
— У тебя как с финансами? — будто между прочим спросил Басманов.
— На жизнь хватает, — усмехнулся бывший кап-два. — Порт есть порт. Оклад жалования побольше, чем на строевой… Безгрешные доходы, опять же…
— Тогда хорошо, — кивнул Басманов. — Совсем не то что в Стамбуле с чуреков на дузик перебиваться… [40]
— Да уж, не напоминай. Однако и тогда жили… Если уж совсем лишние деньги образовались, можешь оставить, конечно. Найду как распорядится. Непредвиденные расходы часто случаются…
40
Игра слов из лексикона бывших белоэмигрантов. По русски — «с хлеба на воду». В Стамбуле хлеб заменял чурек (лепешка, испеченная на тандыре), а «дузик» — разновидность турецкого самогона.
— Десять тысяч [41] —
— Это какая ваша барская воля…
На площади возле набережной взяли два таксомотора. Хотя начальник порта предлагал свою машину. А зачем? Из любопытства, куда поедут? Обойдется без совсем не нужной ему информации.
В Севастополе у Басманова была квартира, где они с Игорем и Аллой удобно разместились.
— Теперь, ребята, отдыхайте. Три дня, — предложил Михаил Федорович. — Потом долго не придется. А я займусь делами.
41
Югоросский червонец тогда был равен советскому (9 граммов чистого золота) и котировался как 10 долларов или 3 фунта стерлингов. В монетах и банковских билетах — одинаково.
Из офицеров его бывшего батальона он мог рассчитывать человек на сорок, не обзаведшихся семьями и не имеющих казенной службы, от которой просто так не откажешься. Жили они в разных городах, но дорога до Севастополя даже поездом занимала меньше суток. О Ненадо и Давыдове речи не было: те пойдут, куда скажешь, особенно после встречи с «медузой». За отпущенные Игорю и Алле три дня он успел переговорить со всеми, с кем хотел. Ничего не скрывая. Напомнил самую первую легенду о Южной Африке и договора, которые они подписывали. Ни на чем не настаивал, просто говорил, что возникла очередная необходимость. Жалованье обещал царское.
Отказались только двое, и не из трусости, а просто жизнь у них начала складываться по-другому. Басманов не настаивал. Что от офицеров требовалось, они тогда еще сделали, без колебаний подставляя головы под пули. Да и лет после тех стамбульских дней прошло порядочно.
Зато тридцать восемь были вот они, готовы для любого применения. Рождения в большинстве своем между восемьсот девяностым и девяносто седьмым. Сейчас, значит, самому старшему было тридцать пять. Мужчины в самом расцвете сил, как пресловутый Карлсон. Несколько утомленные и разочарованные мирной спокойной жизнью. Поход в две тысячи пятый был увлекательным, но слишком коротким эпизодом. Постреляли, посидели на банкете у нового Императора совсем другой России, получили свои награды — и снова тоска.
Увы, вокруг были не шестидесятые годы, где любой бывший лейтенант (Западных армий, конечно) мог стать «белым наемником» и, при случае, захватывать деколонизированные государства, свергать правительства и президентов, веселиться от души и получать гонорары в сотни тысяч тогдашних долларов, а также неограниченное право мародерства и грабежа, разумеется. О таких вещах офицеры задумываться не могли, время было другое, но приключений все равно хотелось.
И мысль вернуться в годы собственного детства тоже казалась заманчивой.
Самый сложный разговор вышел у Басманова с полковником Сугориным, бывшим генштабистом, бывшим командиром полка у Корнилова, бывшим заместителем Михаила Федоровича на завершающем этапе Гражданской. И даже некоторое время военным советником у Новикова.
В свои сорок семь лет полковник приобрел домик в Одессе, на ближайшей к городу станции Большого Фонтана. Оставаясь убежденным холостяком, жил один, не приглашая даже домработников и домработниц. Готовить, стирать рубашки и мыть посуду он умел сам. Обрабатывать сад и маленький огород — тоже. Изредка. Все остальное время, с шести утра до заката солнца, он посвящал написанию научно-исторического труда, охватывающего не затронутые пока другими историками эпизоды войны от четырнадцатого до двадцать первого года.