Ловите конский топот. Том 2. Кладоискатели
Шрифт:
— Знаешь, Игорь, — сказала Алла, отодвигаясь от него и подтягивая к горлу одеяло, ветерок из открытого окна под утро стал холодным, — мне страшно. Мы все проваливаемся, проваливаемся… Завтра — XIX век, потом вдруг — семнадцатый. Глядишь — до Ивана Грозного и опричников соскользнем…
Ростокин промолчал. Сам он в XIII успел побывать, и ничего.
Потянулся к тумбочке, закурил.
— Спи, давай, лучше. С утра правда можно в Ботанический сад съездить. На кабриолете. На обратном пути подвалы князя Голицына проинспектируем… Живи, пока живется. Таких путешествий ни одна твоя подружка не совершала. А хочешь — можем остаться. Все в наших руках. Севастополь, Харьков, Одесса — как скажешь. Вот только
— Домой? Спасибо, не надо. Что там делать? Как все, так и мы. На миру и смерть красна…
Ростокин не был уверен, что данная поговорка подходит к случаю. Ему ближе казалась другая: «За компанию и еврей повесился», но вслух произносить он ее не стал.
Как и намечалось, через трое суток все волонтеры были на борту «Изумруда». Крейсер так же незаметно ушел в море, как и пришел.
В той же точке Черного моря, где они вошли в двадцать пятый год, из него и вышли в девяносто девятый.
Для сокращения маршрута Белли с Басмановым решили идти Суэцким каналом, через Красное море, вокруг Африканского рога, а уже оттуда снова полным ходом вниз до Мозамбика.
На «Изумруде» после реконструкции было достаточно свободных помещений, чтобы шестьдесят офицеров разместились без особой тесноты. Не «Валгалла», естественно, о которой старослужащие вспоминали с легкой грустью, но жить можно. Отдельных кают не было почти ни у кого, кроме корабельного комсостава, прочие разместились в кубриках на десять-двенадцать человек, зато кают-компания в двести квадратных метров могла вместить всех свободных от вахт и нарядов. Другое дело, что судовые офицеры были этим не очень довольны.
Сплоченная корабельная семья, полтора десятка мичманов и столько же старших гардемаринов, наподобие солдат николаевского (Николая Первого) времени, пятый год носящих на плечах белые погоны с якорьками. На Черноморском флоте их давно произвели бы в офицеры, но этим ребятам больше нравилось в таком качестве оставаться на «Изумруде», чем с двумя звездочками ходить на шестых ролях в экипажах линкоров.
Служба нетрудная, а видеть столько, сколько им довелось, — другой и за сотню лет не увидит. Впрочем, Воронцов обещал гардемаринам, что в нужное время выслуга, включая льготы военного времени, будет зачтена, погоны минимум старших лейтенантов получат все.
Теперь в их уютную компанию, где можно было между вахтами читать книги, музицировать, вести неторопливые беседы, в любое время вваливались пехотные офицеры, заслуженные, конечно, в высоких званиях, но вели себя они абсолютно бестактно, громко разговаривали, еще громче смеялись, занимали диваны и кресла, выпивали тоже по-пехотному. На понятные любому флотскому взгляды и жесты не реагировали. Похоже, им нравилось демонстрировать свою «простоту». Даже старший офицер перед ними моментами терялся. И ведь правда, трудно лейтенанту, проведшему всю войну в стенах Корпуса и во Владивостоке, что-либо возразить капитану, отвоевавшему с четырнадцатого до двадцать первого года в окопах!
Басманову, собственным чутьем быстро уловившему возникающее напряжение, да еще и после крайне деликатного разговора с командиром крейсера, пришлось принять решительные меры. Прежде всего, он запретил носить на корабле российскую военную форму, у кого она была.
— Спрячьте в чемоданы, и чтоб до возвращения я ее не видел. Соображайте, куда едете!
Отряд был переодет в нормальные, советского образца синие тренировочные костюмы и кроссовки, произведенные в городе Кимры. Теперь для офицеров крейсера все они были гражданскими лицами, что значительно разрядило обстановку. Для высадки в Мозамбике выдавалось специальное обмундирование. Соответствующее времени
Старые камуфляжи, береты и оружие здесь не годилось.
— Мы едем в добрую, старую, патриархальную страну, где буры ходят на фронт в сюртуках и шляпах, а англичане — кто в хаки, кто в красных мундирах, — проводил очередную лекцию Сугорин. — Для себя выбираем среднее — одежду путешественников по отдаленным странам, одновременно подходящую для военных действий, никаким образом не выдающую нашу национальную принадлежность. Каждый из вас получит костюм серо-оливкового цвета, из хорошей, прочной ткани, высокие шнурованные ботинки, не прокусываемые крокодилами, а также фетровые шляпы, защищающие равно от солнца и от холода. Так вы будете выглядеть европейскими джентльменами, к которым местные испытывают инстинктивное уважение, и не соотноситься с комбатантами воюющих армий.
— Как же со знаками различия, господин полковник, — прозвучал голос из глубины строя. — Нельзя без них!
— Что-нибудь придумаем, если нельзя. Небольшие нарукавные нашивки, для внутреннего пользования, если вы иначе не можете.
— Как у большевиков, что ли? — возмутился тот же офицер.
— Зачем как у большевиков? Сделаем уголками на левом, допустим, плече. Узкие для младших офицеров, пошире — для старших. И хватит… Друг друга не перепутаете, остальным без разницы…
Вопрос вооружения обсуждали все вместе. Согласились, что если бурская армия вооружена немецкими «маузерами», то пусть так и будет. Винтовка хорошая, вопросов со снабжением патронами не возникнет. То же касалось и маузеровских пистолетов. Судя по литературе, их буры закупили не меньше двадцати тысяч стволов. Значит, кроме винтовки, каждый боец получит такой пистолет. Остальное — на усмотрение. Хоть шпилечный [52] «Лефоше» приобретай, исходя из личных вкусов.
52
Шпилечные системы отличались тем, что капсюль накалывался сбоку гильзы особой «шпилькой», заменяющей нынешний боек, отчего курок имел специальную форму и ударял по шпильке сверху.
Дискуссия возникла по поводу пулеметов. Одни считали, что под маузеровский патрон следует выбрать одну из моделей «МГ», «тридцать четвертую» или «сорок вторую», другие же доказывали, что патроны — не проблема, а вот «ПКМ» настолько превосходит «немцев», что всеми остальными соображениями можно пренебречь. Вторые победили. Пулемет весом семь с половиной килограммов против двенадцати, состоящий из впятеро меньшего числа гораздо более надежных деталей, — именно то, что нужно в полевой войне.
— А патроны и на себе потаскаем, — пробасил капитан Ненадо, — не впервой!
— Кафров наймем, — засмеялся кто-то. — Они, говорят, на голове три пуда легко таскают.
— Так то бабы ихние…
— Еще лучше. Шесть коробок по двести патронов на голове, а на привале на чего другое сгодится…
— Картошку варить и окопы копать. Ха-ха-ха…
— Тебе другого и не надо. — Снова общий смех.
А чем еще развлекаться здоровым мужикам-фронтовикам? В ход пошли шуточки, воспоминания и анекдоты еще четырнадцатого, шестнадцатого и следующих годов. Тех бойцов, кто в подпоручичьих чинах начинали мировую, в живых оставалось человек шесть, но они умели брать в руки остальную компанию. Так ведь что такое, по большому счету, — десять лет? Если в мирное время — плюнуть, растереть и забыть. Велика ли разница между пятьдесят седьмым и шестьдесят седьмым годами? Не считая полета Гагарина — практически никакой. Войны и революции, конечно, идут по другому счету, а жизнь человеческая хоть там, хоть там — летит, летит, летит…