Ловушка страсти
Шрифт:
Для Женевьевы этот день был передышкой, потому что ей уже не приходилось думать, сделал ли Гарри предложение Миллисент или нет. У нее чуть ли не кружилась голова, поскольку пора было ложиться спать, и еще один день прошел без особых событий. Почти все время она провела с Миллисент, читала, писала письма, сплетничала. Они едва упоминали Гарри, но всякий раз, когда его имя срывалось с губ Миллисент, у Женевьевы внутри все, болезненно сжималось.
— Что ж, похоже, ты разделяешь всеобщее мнение Лондона, мама. Герцога никто
Женевьева еще не закончила вышивать вазу. Ей хотелось добавить туда еще один цвет.
— Дело не в этом. Я не верю ни одному слову сплетен, разве можно принимать их всерьез, и кто я, чтобы осуждать человека за его проступки? — Женевьева вскинула голову от изумления, но ее мать беспечно продолжала: — Ради Бога, я считала, что мужчины курят сигары, играют в бильярд и каждый вечер говорят о лошадях или о чем-то подобном. Это их дело. Однако экономка сообщила мне, что они играют в карты на деньги. А ей это стало известно, потому что твой отец приказал принести еще коньяку и портвейна. За неделю мы опустошили больше графинов, чем за несколько лет. Они превратили нашу гостиную в настоящее игорное заведение. Очевидно, это была идея герцога Фоконбриджа.
Женевьева и Оливия с улыбкой переглянулись.
— Папа выигрывает?
— Иногда.
— А герцог?
Женевьева уже знала ответ, поскольку репутация опережала герцога, поэтому она не удивилась, когда мать сухо ответила:
— Почти всегда.
— Если бы это был папа, ты была бы более снисходительной.
Оливия фыркнула.
— Твоему отцу не нужны деньги, Женевьева. Все дело в принципе, — с улыбкой заметила мать. — Я не хочу, чтобы наш дом стал местом, где соседи будут оставлять свои состояния. Тогда их жены и матери накинутся и просто растерзают нас.
— Оливии останется только встать и произнести речь об отмене рабства, чтобы отпугнуть их.
— Женевьева Мария Эверси!
Ее мать пришла в ужас. А ее было трудно вывести из равновесия.
Женевьева удивилась. Она действительно позволила себе вольность, нарушившую один из неписаных законов дома Эверси: снисходительно относиться к деятельности Оливии. Как вообще это пришло в голову Женевьеве? В семье ее не считал и лишенной чувства юмора, но она была не из тех, кого можно назвать подстрекательницей.
Как проницательно заметил герцог, когда все члены семьи постоянно совершают какие-то из ряда вон выходящие поступки, бывает приятно обратиться к чему-то неизменному вроде живописи или к вышивке с цветами, подобными тем, что ожидают ее наверху.
Вот куда завела Женевьеву ее доброта!
Она искоса посмотрела на Миллисент, которую брак вовсе не интересовал.
— Верно, мама. Я с удовольствием использовала бы возможность прочесть лекцию рассерженным селянам, — безмятежно произнесла Оливия. Ее глаза блестели. — Ты продето злишься, Джен, за то, что я оставила
— Глупости!
Жизнь и вправду была бы проще, если бы она могла разделить общество герцога с Оливией. Но у него была цель, а когда этот человек за что-либо брался, сопротивление было бессмысленно.
— Ты когда-нибудь скажешь нам, кто прислал цветы, Женевьева? — вдруг раздался голос Миллисент.
— Я же сказала: Марс.
— Она уверяет, что герцог за ней не ухаживает, — продолжала поддразнивать ее Миллисент, обращаясь ко всем присутствующим в комнате. — Но рядом с ней он так часто улыбается.
Женевьеве по-прежнему были неприятны шутки Миллисент по поводу ухаживаний герцога. И как она могла это заметить?
— Но это неправда.
— Неужели?
Голос у матери был чуть разочарованный. «И слишком уж быстро она мне поверила», — подумала Женевьева.
— А кто ухаживает за тобой, Миллисент?
Боже! Теперь Оливия. Возможно, она тоже решила ее подразнить. Однако Женевьева застыла на месте. В любой момент Миллисент могла бы ответить: «Я пока не хотела об этом говорить, чтобы в одиночестве насладиться своим счастьем, но Гарри и я…»
И тогда дамоклов меч упадет и вонзится Женевьеве прямо в сердце.
Но Миллисент лишь безмятежно сказала:
— Наверное, все, судя по тому, сколько было желающих танцевать со мной накануне, но никто в особенности.
В который раз Женевьева подумала, удивится ли Миллисент, когда Гарри наконец сделает ей предложение, если это вообще случится. Все было так чудовищно несправедливо.
— Женевьева, сохранять таинственный вид по поводу цветов — это так на тебя не похоже, — заметила мать. — Ты можешь нам доверять. Или тебе стыдно? Они ведь не от Саймона Мастелуайта?
Саймон Мастелуайт годами вздыхал по Женевьеве, У него были прыщи, он заикался, обладал высоким титулом и состоянием. Разговаривать с ним было почти совсем не о чем. Доброта Женевьевы не была безграничной.
Она вздохнула.
— Скорее всего их прислал кто-то, кто танцевал со мной и с Оливией, а потом просто перепутал наши имена. Зачем кому-то присылать мне такие цветы?
Ее язвительный тон порадовал бы герцога.
— Вполне разумно, — с облегчением произнесла мать. — Конечно, именно это и случилось.
Женевьева пристально посмотрела на нее, ища хотя бы намек на сомнение, на мельчайшее подозрение, что цветы все же предназначались именно ей. Оливия даже не подняла глаза и не сочла нужным спорить.
И никто не заметил ее язвительного тона. Несомненно, все видели лишь то, что хотели видеть.
Ради всего святого!
Внезапно Женевьеве стало трудно дышать. Медленно, но неотвратимо в груди поднималась волна горячей ярости, и она невольно поднялась на ноги. Она сердилась на себя и на свою семью, хотя не могла понять почему.