Ловушка. Форс-мажор
Шрифт:
– Оставь его, Акела, это наша добыча. – За спиной у «водкиных» неожиданно нарисовались Есаулов и Махно.
– Здравствуй, милая моя, я тебя заждалси… А вы чьих будете? – удивился Сеня Киг.
– Тебе документ продемонстрировать? Или можно и так, вербально донести?
– Чего донести? – не догнал Сеня.
– Грозят! – сообразил Загрудный.
– Думаешь? – возмущенно не поверил Сеня.
– Так ведь верба.
– И чего?
– Вербу на Пасху носят. Покойникам…
За всеми этим перемещениями, телодвижениями и дискуссиями участники шоу как-то позабыли об Эдике Линчевском, отдыхавшем на полу под сбитой шторой. В конце концов, ему ведь
«В его жизни были только две женщины. Сначала его любила Фортуна, а когда она ушла, явилась Фемида, – вспомнилась Линчевскому старая воровская прибаутка. – Ладно, господин Специалист, в тот раз вы нас учили, а теперь мы вас маленько поучим». Эдик сунул руку во внутренний карман куртки и осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, извлек на свет божий специально купленную для этой пятницы «тэтэху».
Единственным в зале человеком, обратившим внимание на шевеление Линчевского под шторой, оказалась Катерина. Драка постепенно затихала, и теперь, немного успокоившись, она по-женски заинтересованно перевела свой взгляд на упавшую штору. Еще при входе ей очень глянулся необычный дизайн, и Катя захотела рассмотреть занавес повнимательнее, дабы попробовать изобразить нечто подобное у себя в квартире. Когда же из-под шторы неожиданно высунулась рука с пистолетом, Востроилова вздрогнула и в страхе вцепилась в Пашку.
– Смотри, там… Ой, мамочки!
– Ни хрена себе!
Козырев огляделся и, не обнаружив на расстоянии вытянутой руки ничего более увесистого, ухватил с соседнего столика чудом уцелевший графин с недопитой водкой и метнул его, целясь в пистолет с криком: «Ложись!» Графин с грохотом разлетелся – до пункта прибытия снаряду не хватило каких-то нескольких сантиметров. Однако от неожиданного крика и последовавшего за ним «дребезга» рука у Линчевского дрогнула. Первый выстрел ушел в молоко, просвистев над головой Специалиста. И пока все участники банкета в изумлении присели и одновременно повернули головы, пытаясь обнаружить внезапно заработавшую огневую точку, Пашка Козырев – ПРЫГНУЛ!
Это был именно прыжок, хотя со стороны это больше походило на неловкое падение. Козырев обрушился на Эдика, приземлившись своей головой аккурат в область скрытой за шторой переносицы. Линчевский завопил от боли и инстинктивно нажал на спусковой крючок, паля в белый свет, как в копеечку. Оглушенный выстрелами, Паша попытался дотянуться и выбить пистолет из руки. Но не успел… Расстреляв всю обойму, Линчевский перехватил рукоятку и наугад нанес удар по навалившемуся на него невидимому противнику. «Наугад» оказался что надо – удар пришел аккурат по затылку. Козырев сразу обмяк, и Эдик без особого труда сбросил его с себя.
Но в следующую секунду на Линчевского навалились практически все: и Есаулов, и Махно, и Водкин. Били не просто жёстко – жестоко.
Товарища все равно было не спасти, и Родезия понял: это его последний шанс.
– Да, это не Африка, – заявил он и перевернул очередной стол. Швырнув его под ноги Загрудному, Стас подхватил
– Уходит!!! – заорал Специалист.
Водкин, вспомнив о своих непосредственных обязанностях, организовал преследование. Но – крайне неудачно: со всего размаху влетел в трехметровое зеркало, приняв его за проход. Сеня Киг, наконец, вставил обойму в ПМ, но отчего-то заржал и вынул вновь.
– Идиоты! – в отчаянии сплюнул Специалист и кинулся в подсобку сам.
Тем временем Есаулов на пару с Катей тормошили Козырева:
– Пашка, ты как? Живой?!
– Вроде…
– Уже неплохо. Покажи, куда он тебя…
– Прямо в башню заехал, зараза!
– Паш, тебе больно?!
– Нет, Катюш, мне зашибись. Вот только… голова очень сильно болит. А главное – всё время отъезжает куда-то.
– Кружится?
– Ага.
– Серега, – позвал Есаулов, – помоги девушке, выведи Пашку на свежий воздух. Там ему всяко пользительней будет… Катя, давайте потихонечку уползайте отсюда. Чую, с минуты на минуту здесь будет в глазах рябить. От проверяющих, надзирающих и любопытствующих. Еще в свидетели потянут. А в вашей ситуации… Серёга, ты чего такой задумчивый?
– Там у барной стойки Некрасов лежит. С пулей в башке.
– Да ты что? А в него-то кто приложился?
– Так этот самый и приложился. – Махно пнул ногой неподвижное тело Линчевского. – Видать, одна пуля в потолок ушла, а здесь балки бетонные. Вот и срикошетила…
– Надо же, – искренне удивился Есаулов. Он присел на корточки возле накрытого шторой Эдика и зачем-то вытащил из-под нее правую руку, так и не выпустившую «тэтэтху». – Так вот, значит, какая ты…
– Кто? – не понял Махно.
– Рука судьбы…
Сампсониевский мост
Ребус бежал по мосту и чувствовал: еще немного, и всё – задохнется, рухнет, к чертовой бабушке. Испустит дух прямо здесь, на потеху пешеходному быдлу. Дыхалка его уже давно была не «не та», она просто отсутствовала как составная часть организма. «Если вырвусь, сначала пойду в церковь, свечку поставлю. А из храма сразу метнусь записываться в какой-нибудь фитнес-центр. И насрать на их гламурность – здоровье дороже», – думал он, уходя трусцой в сторону Пироговки и походя пытаясь остановить хоть какую-нибудь машину.
Наконец, словно сжалившись над ним, впереди притормозила сперва проскочившая было синяя «вольво». Владелец затонировал стекла до такой степени черноты, что разглядеть количество пассажиров в ней не было решительно никакой возможности. Но раз остановилась – значит, хоть одно местечко, да найдется.
Ребус рывком потянул на себя переднюю правую дверцу и скороговоркой выпалил:
– Север. Выборгское шоссе. Дальше – покажу. Сколько запросите. Торговаться не…
– Правыльна гаварышь. Зачем нам с харошым человеком таргаваться? Садысь, дарагой, даром падвезем…
Ребус все понял и в ужасе отпрянул к ограде моста. Словно загипнотизированный, он смотрел, как медленно опускается пассажирское стекло на заднем сиденье; на то, как в нем появлется длинный, невероятной, как ему показалось, длины ствол. А затем…
Кажется, он даже успел рассмотреть, как именно выглядит первая направляющаяся к нему пуля. В полете своем она показалась ему красивой, завораживающе красивой. Но сразу следом за ней выпорхнула вторая, третья, четвертая…
И память оставила Ребуса. Вместе с жизнью. И в этот момент где-то высоко-высоко на небесах раздались дружные, продолжительные аплодисменты.