Ловушка. Форс-мажор

Константинов Андрей Дмитриевич

Чего говоришь? „Аффтор пеши исчо“? Между прочим, Лямка, ты почти угадал.

В общем, подал я рапортину на списание. Через день вызывает Безмылов и заявляет, что меня, шакала паршивого, ни в одно охранное предприятие города на службу не возьмут. Дескать, он лично по этому поводу расстарается. Помнишь, они ведь с

Буряком из лицензионно-разрешительной лепшие кореша были? А я ему: „На фиг мне ваша охранка? Я в большую литературу ухожу…“

Гурьев, блин, ну чего ты ржешь? При чем здесь „пишу с орфографическими ошибками“? Ты про такую профессию – корректор, слыхал? Вот и не зуди…

Я ведь в самом деле не шучу. Я действительно решил написать книгу. Настоящую. Толстую. И чтоб в книге этой – вся правда. И чтоб вся – только про вас. Потому что…

Потому что пока всё очень неправильно и очень несправедливо. Вот вы ушли, лучшие, героями ушли, а про вас… Чужие – никто-ничегошеньки. А свои – либо предали, либо забыли, либо – в годовщину раз. Засекретились-зашифровались так, словно бы у них не люди, а файлы компьютерные служат. Если что случится, так и „delete“ с тобой – отправляйся в „корзину“. Которую тут же и почистят.

В общем, когда Безмылов наконец врубился, что я это на полном серьезе говорю… Точно, Александр Сергеевич, примерно так и сказал. До „Отечество в опасности“, в принципе, не дошло, но вот про хлопоты бубновые за разглашение секретов секретных и тайн тайных примерно полчаса верещал. Грозил сумой, тюрьмой и Колымой… А я ему на это – насрать и розами засыпать. Найдете за что сажать – валяйте, может, и получится. Вот только военные тайны ваши, про которые в этой стране каждый мальчиш-кибальчиш знает, мне все равно описывать скуШно. Я о людях рассказать хочу, о настоящих. Мы о таких всё больше на кухнях, да по ночам, да друг дружке рассказываем. Так, может, пора

уже „выйти из сумрака“?

И пусть из меня писатель, как из…

Я всё равно эту книгу напишу! По сто раз, как Гоголь „Мертвые души“, переписывать буду – но сделаю. Потому что у меня, когда я о вас думаю, сердце болит. Я-то ведь раньше не понимал, как многому вы меня научили. Каждый из вас научил…

Да-да, Лямка, не улыбайся, и ты тоже научил… Я безо всякого пафоса, мужики, вот честное слово! Я ведь знаю, что обмануть тех, которые ТАМ, нельзя. По крайней мере, еще ни у кого не получалось.

Я, когда в следующий раз к вам приду, может, уже что-то такое накарябаю.

Кстати, Лямка, ничего, что я твой ноутбук Ирке так и не отдал, себе оставил?… Спасибо, а то у меня почерк… вон, бригадир знает какой… Так что, ждите, зачту вам первые наброски.

Только заранее предупреждаю: не ржать!.. Хотя, собственно, почему и нет. Мне ведь без вас, мужики, теперь даже посмеяться не с кем… Вру, конечно, теоретически есть. Вот только не смеется мне почему-то. Все больше плачется…

Помню, Александр Сергеевич, помню: „Мужчины не плачут – они огорчаются“…

Ладно, пойду я уже потихонечку, мужики.

К вам, ТУДА, по своей воле пока не собираюсь. Уж извините за такую слабохарактерность. Но место вот это, где сейчас столик со скамейкой, вы для меня держите. И чтоб без вариантов. Я, между прочим, вчерновую уже и проект нашего общего могильного памятника придумал. Представьте: черная плита, на ней ни имен наших, ни фамилий (типа, мы все такие суперсекретные), а поперек – одна только надпись: „Семь-три-третий экипаж“.

Круто, правда?!..»

Санкт-Петербург Ноябрь 2007 года