Ложь моего монстра

Кент Рина

Её голос звучит искренне извиняющимся, и я не могу сдержать улыбку, которая приподнимает уголки моих губ.

Саша хлопает меня по груди.

— Видишь? Ты также думаешь о ней как о суке.

— Нет, я не знаю. Эта женщина, воплощение всего гнусного и бездушного. Назвать её сукой, значит сказать это легкомысленно.

Она на дюйм ближе, так что тепло её тела смешивается с моим.

— А у тебя есть…у тебя всегда были с ней такие натянутые отношения?

— Она ненавидела меня с самого начала. Когда я был младенцем, она отказывалась заботиться обо мне и несколько раз пыталась

убить меня. Единственная причина, по которой она не преуспела, это то, что у неё не было шанса. Мой отец следил за ней, как будто точно знал её намерения. И я думаю, что он так и сделал. Когда он однажды разозлился на меня, он сказал мне, что я должен быть благодарен ему за то, что он сохранил мне жизнь. Очевидно, он запер её и держал на привязи на протяжении большей части её беременности со мной, после того как она бросилась с лестницы и попыталась ударить себя ножом в живот – и меня соответственно. После её постоянных попыток убить меня, даже после рождения, мой отец доверил меня няне и трём телохранителям, которым было приказано не подпускать ко мне Юлию и её убийственное дерьмо.

Она дрожит, и новые слезы наворачиваются на её глаза. С чего бы ей плакать из-за меня, если я никогда не плакал из-за себя?

— Никто не должен такое отношение со стороны матери. Мне так жаль.

— Не стоит. Я смирился с тем фактом, что у неё есть своего рода вендетта против меня.

— Ты знаешь, за что?

— Не знаю, мне все равно.

— Мне очень жаль, — повторяет она. — Я не буду притворяться, что знаю, что ты чувствовал, когда рос без привязанности женщины, которая должна была любить тебя безоговорочно.

— Значит ли это, что у тебя была любящая мать?

Она колеблется мгновение, затем кивает.

— Она была такой доброй, чистой и всегда занятой.

— Теперь я знаю, откуда у тебя эта черта характера.

— Я не всегда занята.

— Ты определённо такая и есть. А ещё ты назойливая зануда, которая не выполняет приказов.

— Я не уважаю иррациональную власть, ясно? Это то, чему меня научила мама. У неё было время обучать меня и проверять мои успехи в учёбе, а также заботиться о доме. Клянусь, за день она делала больше, чем я за месяц. Несмотря на то, что у неё были помощники, она не могла усидеть на месте, — ностальгическая улыбка появляется на её губах. — Раньше я сводила её с ума своими выходками. Я возвращалась в главный дом в грязном платье, с запутанными волосами и в туфлях, потому что играла в футбол со своими двоюродными братьями, а она такая:

— «Малышка! Что я говорила о том, чтобы испачкать твою одежду? Такими темпами ты никогда не станешь леди!» Если бы только она знала, насколько правильным было это утверждение.

Интересно. По многим причинам.

Во-первых, она решила поговорить о той части своей жизни, с которой я незнаком, без особого давления с моей стороны.

Во-вторых, она не только была богатой молодой леди, но, по-видимому, жила в большом семейном особняке, потому что называла свой дом главным домом, и у них были помощники.

В-третьих, её мать мертва, потому что она говорила о ней в прошедшем времени.

На самом деле, до сих пор она

никогда не упоминала ни о каких членах семьи. Есть ли они в России? Почему она никогда не звонит и не навещает?

— Если ты ненавидишь быть мужчиной, почему бы тебе не вернуться к тому, чтобы быть женщиной? — спрашиваю я.

Она моргает.

— И остаться твоим телохранителем?

— Вероятно, это будет невозможно, но я найду тебе другую должность.

Например, моя женщина.

Я делаю паузу. О чём, черт возьми, вообще была эта мысль? Неужели я только что думал о Саше как о своей женщине? Да! Да, черт возьми, я так и сделал.

Несмотря на все вопросительные знаки, окружавшие её, как смертоносное минное поле.

— Я не могу, — выдыхает она с лёгким вздохом. — Быть женщиной опасно, потому что… я стала бы мишенью.

— Для кого?

Она качает головой.

— Я даже уже не знаю.

Иными словами, это предел того что она раскроет.

На данный момент.

Однажды я узнаю о ней все, что только можно знать.

Я медленно убираю свою руку из её и встаю.

— Если тебе лучше, иди прими душ.

Она застигнута врасплох и, кажется, только сейчас осознает, что на самом деле полностью обнажена. Её лицо приобретает глубокий малиновый оттенок, когда она встаёт, опираясь на стену.

— Тебе нужна помощь? — спрашиваю я.

— Что? Нет, нет, с чего бы это?

Она остаётся там, вероятно, ожидая, когда я уйду, и только после того, как я убеждаюсь, что это от смущения, а не от настоящей слабости, я выхожу из ванной.

И это, дамы и господа, входит в список пяти самых трудных вещей, которые мне когда-либо приходилось делать. Идёт по списку сразу после того, когда я не трахнул её неделю назад, пока она лежала голая на моей кровати.

Нет ничего, чего бы я хотел больше, чем помочь ей принять душ, но это означало бы прикоснуться к ней, бы быть опьянённым её близостью, запахом и присутствием, которые, кажется, затмевают весь грёбаный мир.

И если бы я сделал это, я бы не сдержался и трахнул её, не задумываясь.

Все сегодняшние запутанные эмоции, разочарования и неудачи я бы выместил на её теле, но я не могу этого сделать, когда она травмирована из-за того, что её чуть не изнасиловали.

Поэтому я предпочитаю разобраться с этой частью.

Я пишу Виктору, чтобы он подождал меня внизу с Юрием и Максимом, затем переодеваюсь в свежий костюм. Убедившись, что Саша действительно принимает душ, я выхожу из комнаты и тихо закрываю за собой дверь.

Я нахожу троих своих лучших людей перед домом.

— Что случилось, босс? — спрашивает Максим, зевая. — Я думал, мы все молились о том, чтобы этот день поскорее закончился.

Виктор бьёт его по голове, даже не глядя на него.

Максим хватается за место и кричит:

— Какого хрена это было?

— Твоя наглость.

— Я просто озвучиваю то, что все думают. Какого хрена?

— Мы закончим только после того, как сожжём дотла все базы албанцев…

Губы Юрия приподнимаются в нехарактерной для него ухмылке.

— Мы идём за их другим логовом?