Ложная память

Кунц Дин Рей

Когда он подбежал к Марти, та уже опять спала, всхлипывая во сне. Но безмятежности уже не было. Все ее тело напряглось; она бормотала:

— Нет, нет, нет, нет.

Вырванный из мира собачьих грез, несомненно наполненного теннисными мячами и мисками с мясом и сосисками, Валет поднял голову и неторопливо зевнул, широко раскрыв пасть и продемонстрировав великолепные зубы, которыми мог бы гордиться и крокодил. Но пес не рычал.

Марти мотала головой на подушке, гримасничала и негромко стонала. Она была похожа на больного малярией,

мечущегося в горячечном бреду. Дасти вытер ее вспотевший лоб салфеткой, убрал упавшие на лицо волосы, взял обеими ладонями ее связанные элегантным галстуком руки и держал их до тех пор, пока она не затихла.

Какой кошмар ужаснул ее? Тот, который уже неоднократно мучил ее на протяжении последнего полугодия, где появлялась неуклюжая фигура, сложенная из опавших листьев? Или ей явился новый призрак, тот самый, который разбудил ее несколько часов назад и заставил зажимать рот, сдерживая позывы к рвоте?

Когда Марти вновь погрузилась в спокойный сон, Дасти задумался над новым вопросом: не мог ли ее повторяющийся сон о Человеке-из-Листьев быть столь же значащим, каким ему показалось его столкновение с цаплей, сопровождаемой молниями.

Она описала ему свой кошмар несколько месяцев назад, после второго или третьего раза, когда ей пришлось страдать от него. Теперь он извлек это описание из своих неисчерпаемых хранилищ памяти и исследовал так, словно видел это зрелище сам ее глазами.

Хотя на первый взгляд их сновидения не имели между собой ничего общего, анализ выявил в них тревожащее сходство.

Все это скорее озадачило Дасти, нежели что-нибудь прояснило. Он углубился в исследование точек совпадения, имеющихся в этих двух кошмарах.

«Видел ли Скит сны в последнее время?» — подумал он.

Все так же лежа на своей овчинной подушке, Валет шумно выдохнул носом; такое квазичихание он проделывал для того, чтобы прочистить нос перед тем, как отправиться искать следы кроликов во время утренней прогулки. А на этот раз, когда поблизости не было никаких кроликов, это фырканье, казалось, выражало его скептическое отношение к вновь возникшей навязчивой идее его хозяина — той, что была связана с ночными кошмарами

— В этом что-то есть, — пробормотал Дасти в ответ.

Валет снова чихнул.

ГЛАВА 41

Беспокойно вышагивая по комнате, Ариман составил чудесный трогательный текст предсмертного письма, а Сьюзен под его диктовку записала его своим изящным почерком. Он точно знал, что следует включить в текст, а чего не нужно упоминать, чтобы убедить даже самого въедливого полицейского детектива в том, что письмо подлинное.

Анализ почерка, конечно, сам по себе не оставил бы никакого места для сомнений, но доктор в таких вопросах был очень дотошным человеком.

Нет, составить текст в таких обстоятельствах было вовсе нелегко. Во рту у него было кисло от недавно выпитого пива. Он устал донельзя, в глазах жгло,

под веки, казалось, набился песок, спать хотелось так, что мысли путались. Все это заставляло его по нескольку раз мысленно исследовать каждую фразу, прежде чем продиктовать ее.

К тому же его отвлекала сама Сьюзен. Возможно, потому что ему никогда больше не придется обладать ею, она казалась еще красивее, чем в любой из предыдущих моментов их отношений. Великолепные золотые волосы. Ярко-зеленые, искрящиеся, как у цыганки, глаза. Жаль, что эта игрушка сломалась.

Нет. Все дело в паршивом хокку. Очень ограниченном. В нем было шестнадцать слогов, и в идеальном случае оно позволяло получить пятьсот десять степеней свободы, то есть вариантов поведения, но этим все исчерпывалось.

Ему удавалось иногда составить вполне приличное стихотворение, например, об улитке на ступеньке лестницы, хрустнувшей под подошвой ботинка, или чем-нибудь еще столь же отвлеченном, но когда дело доходило до строк, предназначенных для того, чтобы приковать к себе взгляд, подчинить настроение, овладеть индивидуальностью девчонки, любой девчонки, он испытывал серьезные затруднения.

Что же не удалось в этом его паршивом хокку? Она была сломана, эта некогда прекрасная игрушка. Несмотря на то что внешне она выглядела все еще великолепно, она была непоправимо повреждена, и он не мог просто восстановить ее с помощью нескольких капель клея, как он поступил бы с пластмассовой статуэткой из классического марксовского набора вроде комплектов «Родео на ранчо Роя Роджерса» или «Космическая академия Тома Корбетта».

Девчонки. На них нельзя полагаться, они всегда подводят.

Исполненный странного сочетания сентиментальной тоски и угрюмого негодования, Ариман закончил сочинение предсмертного письма самоубийцы. Теперь он стоял над Сьюзен, наблюдая, как она подписывает внизу свое имя.

Руки с длинными тонкими пальцами. Изящный росчерк авторучки. Последние слова без надрыва.

Вот дерьмо.

Оставив пока что блокнот на столе, доктор отвел Сьюзен в кухню. По его команде она достала запасной ключ от квартиры из встроенного секретера, за которым сидела, когда составляла списки для покупки продуктов и меню на несколько дней вперед. У Аримана уже был один ключ, но сегодня он не взял его с собой. Положив его в карман, он в сопровождении Сьюзен вернулся в спальню.

Телевизор продолжал показывать сделанную Сьюзен видеозапись. По указанию Аримана женщина взяла пульт дистанционного управления и остановила пленку. Потом она вынула ее из видеомагнитофона и положила на тумбочку рядом с пустым бокалом.

— Скажи мне, где ты обычно хранишь видеокамеру.

Глаза Сьюзен задергались. Когда ее взгляд вновь сфокусировался, она указала на шкаф:

— В коробке на верхней полке.

— Пожалуйста, упакуй ее и убери на место.

Чтобы выполнить приказ, ей пришлось принести из кухни скамеечку.