Ложная память
Шрифт:
— Я поняла.
— Доброй ночи, Сьюзен.
— Доброй ночи, — ответила она, открывая перед ним дверь.
Ариман вышел на площадку и шепнул:
— Спасибо.
— Вам всегда рады, — послышалось в ответ, и Сьюзен тихо закрыла дверь.
С моря, как армада вторжения, желающая похитить всю память о мире у тех, кто мирно спал в своих уютных домах, надвинулись галеоны [33] тяжелого тумана. Сначала они лишили мир цвета, затем деталей, а после этого принялись за объем и форму.
33
Галеон —
Из-за двери, изнутри, донесся звук цепочки безопасности, скользнувшей в гнездо.
С мягким шорохом задвинулся засов, секундой позже — второй.
Доктор улыбнулся, удовлетворенно кивнул, отхлебнул глоток пива и, чего-то ожидая, окинул взглядом лестницу. На серых резиновых ступеньках блестели капли росы — слезы на мертвом лице.
Скрипнуло дерево о металл: это Сьюзен подпирала спинкой кленового стула дверную ручку. А сейчас она должна босиком отправиться в постель.
Не прикасаясь к перилам, ловкий, как юноша, доктор Ариман спустился по крутой лестнице, на ходу поднимая воротник плаща.
Кирпичи на фронтоне намокли и казались темными, как кровь. Насколько он мог разглядеть в тумане, на променаде набережной никого не было.
Створка ворот в белой ограде скрипнула. Но в этом осевшем на землю облаке звук был приглушенным, его не уловило бы даже ухо кошки, караулящей мышь у норы.
Уходя, доктор прикрывал лицо, чтобы его нельзя было разглядеть из дома. И приходил он с такими же мерами предосторожности.
Ни раньше, ни теперь в окнах не было никакого света. Пенсионеры, арендовавшие два нижних этажа дома, вне всякого сомнения, свили себе гнезда под одеялами и спали так же безмятежно, как и их попугаи, смежившие глаза на своих жердочках в накрытых покрывалами клетках.
Однако Ариман все равно принимал разумные меры предосторожности. Он был владыкой памяти, но ведь не каждый человек был восприимчив к его омрачающей сознание мощи.
Голос прибоя, лениво накатывавшегося на берег, приглушенный туманом, воспринимался скорее не как звук, а как вибрация, был не столько слышен, сколько ощущался как дрожание холодного воздуха.
Ветви пальм висели неподвижно. Роса, сконденсировавшаяся на них, капала с каждого листа, как чистый яд с языков змей.
Ариман приостановился и посмотрел на полускрытые туманом короны пальм, внезапно почувствовав озабоченность. Но ее причина от него ускользнула. Постояв секунду-другую, озадаченный, он хлебнул еще глоток пива и пошел дальше по широкой набережной.
Его «Мерседес» стоял за два квартала от дома Сьюзен. По пути ему никто не встретился.
Стоявший под огромным индийским лавром черный седан звенел, гудел и дребезжал под осыпавшими его каплями, как расстроенный ксилофон.
Усевшись в автомобиль и вставив ключ в замок зажигания, Ариман снова замер. Он все еще ощущал беспокойство, а немелодичная музыка, которую капли воды выбивали на стали, казалось, подвела его поближе к разгадке источника тревоги. Допив пиво, он уставился на массивный навес раскинувшихся побегов лавра, как будто открытие ожидало его в сложных переплетениях ветвей.
Но открытие не совершилось, и он включил мотор
В три часа утра движения почти не было. На протяжении первых двух миль он увидел только три движущиеся автомашины; их фары в тумане были окружены нечетким ореолом. Все три были полицейскими автомобилями и безо всякой спешки направлялись ему навстречу.
Проезжая по мосту к Пасифик-Коаст-хайвей, глядя на западный канал огромной гавани, раскинувшейся справа от дороги, где в доках и у пирсов стояли яхты, напоминавшие в тумане корабли-призраки, двигаясь по дороге вдоль побережья на юг, вплоть до самой Короны-дель-Мар, он продолжал ломать голову над причиной своего беспокойства, пока не затормозил перед красным светофором и не обратил внимания на большое дерево калифорнийского перца, кружевное и изящное, возвышавшееся над невысокими каскадами алых бугенвиллей. Он вспомнил о деревце-бонсаи и развесистом плюще, скрывавшем его корни.
Бонсаи. Плющ.
Светофор переключился на зеленый.
Такими же зелеными были ее глаза, прикованные к деревцу.
Мысль доктора мчалась вскачь, но он твердо держал ногу на педали тормоза.
И лишь когда свет сменился на желтый, он наконец проехал через пустынный перекресток. Сразу же за ним он подъехал к тротуару, остановил машину, но не стал выключать двигатель.
Эксперт по вопросам природы памяти, он теперь применил свои знания для дотошного анализа собственных воспоминаний о событиях в спальне Сьюзен Джэггер.
ГЛАВА 37
Когда Сьюзен Джэггер проснулась в темноте, то ей показалось, будто кто-то назвал эту цифру. Но тут же она с удивлением услышала, что сама сказала:
— Десять.
Вся напрягшись, она прислушалась, пытаясь уловить движение в квартире, одновременно спрашивая себя: то ли она сама произнесла эти два слова, то ли сказала «десять» в ответ на чью-то реплику.
Прошла минута, другая. Она не смогла уловить ни звука, кроме своего дыхания, а когда задержала воздух в груди, ее окружила вообще гробовая тишина. Она находилась в одиночестве.
Судя по пылающим цифрам на электронных часах, было три с небольшим часа утра. Выходит, она проспала больше двух часов.
В конце концов она села в кровати и включила лампу.
Недопитый стакан вина. Брошенная книга среди смятого постельного белья. Закрытые шторами окна, мебель — все в таком точно виде, в каком и должно быть. Деревце-бонсаи.
Она поднесла ладони к лицу и обнюхала их. Затем правое предплечье, левое…
Его запах. Безошибочно. Пот смешивается с еле уловимым ароматом его излюбленного мыла. Возможно, он пользовался также лосьоном для рук.
Насколько она могла доверять своей памяти, этот запах нисколько не подходил Эрику. И все же она пребывала в убеждении, что именно он, и никто другой, был ее слишком уж реальным привидением.
И даже без этого запаха она не могла не понять, что он побывал здесь, пока она спала. Здесь зуд, там ощущение раздражения слизистой… Легкий, похожий на нашатырь, дух его спермы.
Когда она отбросила покрывало и встала с кровати, то почувствовала, что из нее продолжает сочиться его вязкое семя, и вздрогнула всем телом.