Лс1 Неотвратимые обстоятельства. Лара
Шрифт:
– Старина Альфонсо?
– потрясенно выдавил он, не скрывая улыбки.
– Ты ли это?
– Он порывисто поднялся и стал щупать Кэша, будто проверял, не призрак ли ему явился.
– Когда Рокко написал мне, что вы наконец встретились, я признаюсь честно, не поверил ему. Он у меня горазд на непотребные выдумки и злые розыгрыши...
– А кому надо спасибо сказать?
– Теперь Кэш не сомневался, кто перед ним. Хотя по виду и не скажешь, что он и есть Джакомо ди Казаноf - Ты ж его этому и научил, так?
– Так и знал, что ты так скажешь.
– Хищник опустил руки, глухо рассмеявшись.
–
– Так ты ещё и пьяница?
– притворно возмутился Кэш и они оба засмеялись, как старые добрые друзья, вчера расставшиеся и по плану встречающиеся сегодня...
***
Кэш и подумать не успел, как оказался в уютной келье, возлежащим на подушках, пьющим отличного качества бурбон из горла бутылки и смеющимся очередной байке Джакомо ди Казаноf о похождениях маленького Родриго Арагонского ди Борха.
– Он невероятно похож в этом на Лару, когда она была совсем крохой...
– отрезвление ударило его по голове наотмашь: он же никогда ни с кем не говорил о жене после её смерти. Он даже не смог поведать брату на прощанье всех её детских хитростей... Его взгляд сфокусировался на стеклянном стеллаже на рабочем столе Джако, под которым проглядывался раскрытый на середине объемный старинный манускрипт. Он отставил бутыль, поднялся на ноги и подошел ближе: "книга" оказалась чьей-то рукописью. На раскрытых листах плотная золоченая бумага оказалась исписана смутно знакомым красивым убористым почерком. Язык оказался ему незнаком. И показалось, будто писали кровью - чернила были грязно бурого цвета.
– Чьё это?
– Это?
– дружелюбный тон голоса Джакомо сменился задумчивым.
– Не узнаешь?
– Напоминает почерк Лары, но язык мне незнаком.
– он не мог оторваться от записей.
– Этот язык древнее любого из нас. Впервые я столкнулся с ним, изучая Библию ада.
– Кэш обернулся к хищнику, глаза Джако тревожно потемнели.
– История Ции началась задолго до зарождения рода ди Борха и она ожидает перерождения не в раю...
– Она сказала, что гостит у матери... у своей настоящей матери.
– поправился Кэш.
– Она призналась тебе?!!
– изумился Джако.
– И что развлекается в аду тоже сказала?
***
Октябрь - декабрь 1493 г. Ватикан.
После того, как жителям Рима объявили о чудесном исцелении дочери Папы, слава Борха в городе окрепла: Бог спас дитя Папы от явной смерти, давая всем понять, что Его наместником избрали богоугодного Папу и никого другого им даром не надо!
Обстоятельства отравления горожанам представили таким образом: будто бы Креция отведала несвежего мяса, в котором успел выработаться трупный яд. Всем было велено молчать о кантарелле и роли Хуана в отравлении ядом. Так Борха избежали скандала.
– Я не могу продолжать жить с мужем, который не уважает моего отца и фамилию Борха. Он хулит нас при посторонних, порочит за глаза. Я для него ВЕЩЬ и должна думать, как ОН ВЕЛИТ! Его дядя настаивает, чтобы я отреклась от семьи и стала ИСТИННОЙ СФОРЦА. Поэтому я останусь в Ватикане и Санчия останется со мной.
– объявила Креция отцу, когда он спросил
– Я не держу зла на Хуана. Брат пострадал за ошибку достаточно, потеряв любимую жену. Ему ещё год обучаться в Пизе, поэтому продолжение обсуждения считаю бессмысленным...
– Вот как?
– Родриго в замешательстве посмотрел на Мичелотто, на лице помощника как всегда ничего невозможно было прочесть.
– Что ж, я порешаю со Сфорца чего это...
– Спасибо, папа.
– Креция изобразила саму кротость, подходя к окну, - Обязательно порешай, иначе он решит, что мы слабы, если стерпим и смолчим на такое оскорбление!
Когда Сфорца пришел забирать жену домой, ему было отказано без объяснения причин.
***
Расследование обстоятельств гибели Марии Энрикез дэ Луна показало, что имеются признаки насильственной смерти: синяки на теле, гримаса ужаса на лице, сложный узел на петле и способ повешения, все свидетельствовало о том, что она не сама, что ей помогли. Отчет Мичелотто осел в сейфе Папы. Всем было объявлено о суициде: Мария не вынесла потрясения мук золовки и убила себя. Но домашние прознали и первое время проводили гадая, что бы мог сотворить такое, ведь все были на виду...
– Думаешь, она убила себя сама?
– Санчия лежала на постели Креции, разглядывая подругу, сидящую на подоконнике и тоскливо смотрящую на пустой внутренний дворик.
– Когда мы были маленькими, то играли со слугами, - проронила Креция - пришло время, когда те слуги начали играть с нами... В этом мире важно соблюдать равновесие.
– И что это значит?
– подтянув к себе подол платья, девочка уселась, скрестив ноги.
– Что ты можешь совершить любое зло и тебе за это ничего не будет, если у тебя будут те, кто примут удар возмездия на себя.
– Креция встрепенулась, с тревогой посмотрев на подругу.
– Всегда держи это в уме и никому не рассказывай. Я тебе этого не говорила!
– Она сама себя или нет?
– Чия поднялась с постели, подойдя к окну вплотную.
– Скажи!
– Это не имеет никакого значения. Важно лишь то, что Хуан по-настоящему страдает. И страдать ему до конца его дней! Не смей сближаться с этим ублюдком, поняла меня?
– Что?
– На лице Санчии расцвел румянец.
– да он мне даже не нравится, Кеси!
Но ОНИ показали ей другое! Истощенная видениями прошлого, настоящего и будущего, Креция сделалась в последнее время нервной, грубой и резкой. Она не могла спать, потому что каждый раз, закрывая глаза, она оказывалась среди тумана под дождем из парящего пепла. Как ей оставаться самой собой, если в любой миг она рискует очутиться в чуждом Мире, полном опасностей и вечно проклинающих душ убиенных?
– Влезешь в это, пеняй на себя! Ты моя подруга и всегда должна быть на моей стороне!
***
Цезарь использовал возможность сдать экзамены экстерном, чтоб скорее вернуться в отчий дом (быть рядом с Кеси). Он дико ревновал к Санчии Арагонской, с которой сестра проводила дни напролет, то устраивая уличные забавы, то участвуя в представлениях бродячих музыкантов, цирковых или танцовщиков. Они с удовольствием брали с собой малыша Хоффрэ, а его оставляли дома. Креция раз за разом повторяла ему: