Лубянская ласточка
Шрифт:
И они медленно проехали через стометровую стальную арку моста, соединяющую эспланаду Дома инвалидов с Елисейскими Полями и выехали на левый берег Сены.
– А при чем здесь Александра III? – поинтересовался Михаил Яковлевич, любуясь нарядными фонарями, окруженными амурами и гирляндами цветов, которые украшали парапет моста. Изучение памятников мировой архитектуры, связанных с именами русских самодержцев, не входило в программу советской школы.
– Имя вашего императора мост получил в память соглашения между Францией и Россией. А построен он в 1900 году, и открывал его другой русский император, последний – Николай П.
Белоснежные
– Посмотрите, ах, уже проехали! – но ничего, потом пешком погуляете по мосту, – утешил Летисье. – Я хотел обратить внимание на аллегории Сены и Невы, которые украшают особенные пилоны моста.
Они миновали Дом инвалидов, перед которым на оружейной площадке выстроились в ряд бронзовые пушки XVII и XVIII веков. Дисциплинированно скучавший Картузов взбодрился: таких «стволов» явно не хватало на лужайке его «фазенды».
– Смотрите, смотрите! – закричал Летисье. – Вот орудия «Триумфальной батареи» – их ровно восемнадцать. Из них стреляют в особо торжественных случаях.
– Надо же! – восхитился генерал.
– А вот Военная академия, – Жак показал сквозь открытые окна на юг Марсова поля, – это мадам де Помпадур пожелала, чтобы молодые люди даже из самых бедных семей могли сделать военную карьеру.
– Молодец! – похвалил Картузов. И мадам Помпадур – какой он знал ее по историческим кинобоевикам – сразу поднялась в его глазах.
Далее дорога привела на Монпарнас. Картузов, разумеется (тут Аркадий был прав на все сто), пожелал видеть Пляс Пигаль, где они прошлись несколько кварталов пешком, в «ожидании сексуального чуда». Но многочисленные секс-шопы, пип-шоу и стоящие вдоль улицы размалеванные проститутки уже через пару минут утратили сомнительное очарование новизны и… стало скучно.
Здесь, как на Пляс Пигаль,Весельем надо лгать,Тоской здесь никого не удивишь, —неожиданно пробасил Червяков, вспомнив годы молодые и студенческий строительный отряд.
Ну что, мой друг, молчишь, Мешает спать Париж…—негромко вторил коммерческий директор.
– Так мы в Париже, братцы! – утешил друзей Картузов. Все засмеялись, и Жак пригласил растроганных гостей в машину:
– Принимающая сторона хочет преподнести вам небольшой сюрприз. Сейчас.
Они снова проехались вдоль Елисейских Полей. Издали полюбовались величественной колонной, привезенной из Египта Наполеоном Бонапартом. Миновав площадь Согласия, направились к площади Опера.
Там Жак уверено провел их к большому магазину мужской верхней одежды с надписью «Бербери».
– Быть в Париже и не воспользоваться случаем для пополнения своего гардероба? Непростительно, господа. Как у нас шутят – это хуже, чем преступление, это – глупость. Тем более что английская фирма «Бербери» имеет с известным вам банком – банком принимающей стороны – самые тесные связи и предоставляет возможность его служащим раз в год одеваться в магазине практически даром. В вашем случае – банк как добрый партнер
И Жак щедро распахнул перед москвичами двери большого фирменного магазина.
– Нам сделано предложение, от которого мы не сможем отказаться, – пробормотал коммерческий директор. «Крестного отца» смотрели и читали все. Так что комментариев не потребовалось.
Летисье, как первоклассный имиджмейкер, подобрал каждому подходящий мини-гардероб.
– Нет-нет, Василий Викторович, оставьте это. – Жак решительно отобрал серого цвета галстук, который прикладывал к бежевому с известной клеткой Бербери пиджаку Червяков. – Сюда нужно ярче и другого цвета… – И, не удержавшись, почти съязвил: – Не такой, конечно, как носит мсье Кобзарь, но ярче.
– А что мсье Кобзарь?.. – подозрительно впился глазками во француза генерал.
– У него… особый стиль. Совсем особый. Чересчур артистичный, понимаете ли, – вывернулся Летисье. И с головой ушел в изучение местного ассортимента.
– Пожалуй, так. – Жак уверено приложил к груди Червякова выбранные им галстук с платком.
Лица продавцов, к которым Жак обращался с распоряжениями и – изредка – за советом, выражали больше чем просто одобрение. Летисье мог быть уверен, что, в случае внезапного увольнения из контрразведки, рабочее место в магазине ему гарантировано.
Проще всех оказалось с Гульденбергом (он и в Москве отличался бы особым шиком, кабы не копил на новую машину). Михаил Яковлевич получил полную возможность потрафить своим прихотям. Заместитель генерального имел достаточно случаев изучить униформу деловых людей проклятого Запада и тоже не сопротивлялся. А вот с генералом пришлось повозиться. Перво-наперво он удивил Жака категорическим заявлением: «Это должно понравиться Любочке!» Потом сообщил, что этот «сиротский жупан» пусть носит сам господин Летисье. Бедняга Жак, державший в руках плечики с одним из самых дорогих пиджаков коллекции, чуть не сказал, во что «жупан» обошелся бы скромному офицеру французских спецслужб («но я еще не сошел с ума, чтобы здесь разоряться!»), однако вовремя спохватился. И с откровенным уважением оглядел Картузова, который, измучив и Летисье и вымуштрованных сотрудников бутика: «повесь на место, ну» и «что скажет Любочка?» – вдруг, превратившись в памятник самому себе, безошибочно ткнул пальцем в комплект, скромно дожидавшийся своей участи чуть-чуть в отдалении от собратьев на витрине. «Его!» – приказал отставной интендант. Это оказалась эксклюзивная модель коллекции и поэтому очень дорогая. Главный продавец поздравил от имени Бербери мьсе русского с отменным вкусом, а Летисье как молитву припоминал слова Кобзаря: «Франков не жалей!» Вопрос: «До какой степени?!»
Наконец, старые – может, вполне симпатичные, но стандартные и уж не бизнес-класса – костюмы немецкого производства были упакованы в фирменные пакеты, а за ними последовала обувь и рубашки, и можно было выйти на улицу. Мужчины выглядели как респектабельные лондонские бизнесмены, отправляющиеся в свой клуб на площади Сейнт-Джеймс. В отличном настроении они вернулись в отель и в номере у Картузова немедленно обмыли покупки. Гульденберг сосредоточенно молчал, высчитывая, исходя из уже произведенных принимающей стороной затрат, ее истинную финансовую заинтересованность. И его густые брови время от времени изгибались, принимая форму то знака доллара, то английского фунта.