Шрифт:
Луч судьбы. Я дождусь
Часть 1
Наши дни. Александр
— Ну чего ты взъелся на него, Морозов? Кто виноват, что там эта яма оказалась и он ногу сломал?
— Чего? Ты спрашиваешь — чего? А если завтра-послезавтра в рейс? Я где штурмана возьму? Ты его в той яме откопаешь?
— Да может там и не перелом вовсе, а так, растяжение, повязку наложим и в рейс.
— Ты в своём уме, Тарасов? А если
— С ума сошёл, сплюнь. Не дай бог.
В коридоре диагностического отделения у окна, подальше от регистратуры и любопытных ушей, склонив головы и глядя друг другу в глаза, разговаривали два молодых человека. Практически одного роста и телосложения, одетые в лёгкие осенние куртки, они походили на братьев, если бы не цвет волос и глаз. Тот, которого называли Морозов, черноволосый с серыми глазами молодой мужчина, в интонациях, жестах которого ощущалась привычка повелевать, приказывать. Его товарищ, называемый Тарасовым, был тёмно-русым парнем с глубокими карими глазами, в данный момент с удивлением смотревшим на своего товарища.
— И давно у тебя, Сань, мысль о прыжке появилась?
— Отстань, Юр, без тебя тошно, только сны мне снятся нехорошие. Будто машина горит, а мы прыгнуть не можем. Бред какой-то!
Морозов устало потёр руками лицо, будто умываясь, выпрямился во весь рост и почти равнодушно бросил своему собеседнику:
— Так где штурмана брать будем, а, Тарасов?
Юрий, отвернувшись к окну, рассматривал больничный двор и тихо материл и яму, и их штурмана Костика Водопьянова, который в эту яму свалился накануне, и морозовские сны, которые имели тенденцию сбываться, и себя, и всех, и вся, и…
— Молодые люди! Если вы сейчас же не перестанете выяснять отношения на повышенных тонах, я попрошу вас покинуть отделение!
Морозов с Тарасовым медленно развернулись, ещё не веря, что едкое замечание относится к ним, и уставились на хрупкую барышню в белом халате, которая едва доставала им обоим до плеча, но вид при этом имела грозный и решительный. Невысокая, худенькая, с длинными рыжеватыми волосами, закрученными в аккуратный узел на затылке, девушка строго смотрела на них и изучающе переводила взгляд с одного на другого. Парни, на секунду забыв, о чём они только что толковали, во все глаза рассматривали стоящее перед ними чудо. Первым в себя пришел Тарасов и почти ласково произнёс:
— Мы больше не будем, — и расплылся в улыбке.
Морозов вдруг прикрыл глаза, сглотнул, угрюмо взглянул на своего товарища и, отвернувшись к окну, промолчал.
— Послушайте, милая девушка, — пропел улыбающийся Тарасов, — а вы не знаете, когда будут известны результаты исследования нашего товарища майора Водопьянова? Мы уже битый час здесь стоим, скучновато тут у вас, строгие все такие, аж оторопь берёт.
— Во-первых, не битый час, а всего пятнадцать минут. Во-вторых, вы не в развлекательном центре находитесь, а в медучреждении, а в-третьих, я вам не «милая девушка», а старший лейтенант медицинской службы! Я понятно изъясняюсь?
— Куда уж яснее, — пробурчал Морозов, поворачиваясь лицом к девушке, и продолжил: — Тогда не будете ли вы так любезны,
Последние слова он произнёс громко, почти прокричал, вызывающе глядя девушке в глаза. Она спокойно выдержала его взгляд, осмотрела его с ног до головы немного равнодушно, даже с презрением. Морозов, который был выше этой пигалицы больше чем на голову, почувствовал себя неуютно, как будто на него посмотрели свысока. И кто? Эта козявка? Подумаешь, старлей! Ему, потомственному лётчику, подподковнику, командиру экипажа, который сбрасывал грузы в такие места, что эта крошка, наверное, на карте не найдёт, ему будут указывать, как себя вести?! Да если бы его отец, генерал-майор Кирилл Сергеевич Морозов услышал эту девицу, то он бы… Чёрт возьми, его отец точно бы заметил эти зелёные глазищи, тонкую талию, длинные стройные ножки, а шея…
Тарасов, поймавший взгляд командира, напрягся и переключил внимание девушки на себя, сделав шаг ей навстречу.
— Инна Игоревна, вас там Тийю Генриховна спрашивает, говорит — перелом какой-то сложный.
Та, которую звали, оказывается, Инна Игоревна, а попросту пигалица, стремительно повернувшись ушла, а молодые люди уставились друг на друга.
— Значит, повязочку наложим и в рейс, а?
— Морозов, ты сегодня не по феншую встал? Ты чего на девчонку-то наорал? Она не виновата, что Водопьянов, ёлки-моталки, в ту яму сгрузился со всем боекомплектом!
— А кто виноват? Кому было мало? Давайте ещё по одной! Мало того, что сам не уцелел, но и весь наш боекомплект в той яме, мерзавец, оставил! А я смотрю, тебя уже должность штурмана не очень беспокоит, ты девочкой заинтересовался?
— А что? Она красавица, согласись. Или ты её не рассмотрел? Брось, Саня, девчонка действительно хорошенькая. Интересно, они тут до которого часа работают, а? Встретить, проводить, может, в какой кафеюшник завеяться, а там, глядишь, и выйдет что-нибудь когда-нибудь…
— Красавица, согласен, только не в моём вкусе, слишком уж дерзкая, таких у меня и до неё, и после неё не сосчитаешь!
— Сашка, когда ты перестанешь относиться к женщинам как к бабочкам-однодневкам?
— Ты прекрасно знаешь, что ни одна из них не достойна лучшего к себе отношения! Посмотри на них, у них же в головах только тряпки, камешки, тусовки, а в глазах кассовые аппараты. Поэтому ни одна из них не заслуживает другого отношения, только и годятся, что на одну ночь, да и то не на всю! И будет об этом!
Тарасов собрался возразить, но тут из кабинета вышел, опираясь на костыли, Водопьянов с опущенной головой и виновато посмотрел на Морозова:
— Прости, командир, но тутошняя докторица мне два месяца гипса наобещала, и то не факт, что срастётся, о какой-то операции ворковала. Зато сама, сама-то такая хорошенькая, парни, но холодная, как Снегурка, только рыжая! Я бы у такой поболел бы и побольше, особенно если рядышком её положить!
Водопьянов картинно закатил глаза и не заметил, как изменился в лице Морозов, как судорожно сжались пальцы в кулаки, и стиснув зубы, тот прорычал: