Лучанские
Шрифт:
Я горько усмехнулась и вытащила из сумки Яшин телефон. Навороченный раскладывающийся смартфон, последняя новинка. Мы купили его перед отъездом, и Яше очень нравилось, что у него большой экран, на котором он всё видит без очков. Я провела рукой по экрану. Подобрать пароль было несложно – Яшин год рождения. Он не собирался защищать телефон от меня, даже если тот хранил в себе какие-то секреты Лучанского. Яша прекрасно знал, что я сама не стану искать лишнюю информацию, которая может меня ранить. И сейчас я хотела выяснить не подробности его романтических отношений, если таковые ещё существовали. Я хотела узнать, не звонили
В журнале я нашла два десятка пропущенных звонков. Телефон Яша поставил в бесшумный режим. Сообщений было меньше: вероятно, все понимали, что Лучанский вряд ли станет переписываться. Но несколько я всё-таки прочитала. Одно было от Сергея, его директора. Тут всё понятно, Сергей знал, что мы заболели. Он ездил с нами во Францию, он же договаривался с «Коммунаркой». Теперь Сергей беспокоился, что Яша не отвечает. Я быстро набрала ему сообщение, что Якова перевели в реанимацию. В конце концов, Сергей точно должен знать обо всём, что происходит с Яковом. Подумав, отправила ещё одно сообщение: «Сергей, если журналисты будут звонить, никому ни слова. Ни о чём».
До меня вдруг дошло, что та самая приятельница, которая писала мне, откуда-то знает, что мы в «Коммунарке». Откуда? Я ей ничего не говорила. Никто, кроме директора Яши, его водителя и медперсонала, ничего не знал. За столько лет жизни с Яшей я отчасти привыкла к публичности. Каждое значимое событие в судьбе такого писателя, как Лучанский, будь то успех или провал новой книги, юбилеи, дни рождения, свадьбы, похороны становились достоянием общественности. Я привыкла, что ему звонят журналисты и спрашивают его мнение по любому поводу: от правительственной реформы до счёта в спортивном матче. И если сейчас все газеты начнут писать о болезни Лучанского, я не удивлюсь. Но мне бы очень не хотелось этого допустить. Мне бы не хотелось, чтобы люди обсуждали состояние его здоровья, какие-то интимные подробности. Особенно сейчас, когда ситуация выходила из-под контроля.
«Не вопрос, Ольга Александровна. Как Яков Михайлович?», – прилетел ответ от Сергея.
«В реанимации. Ничего не знаю. Напишу».
К глазам опять подступили слёзы. Кажется, написав эти слова, я придала им какую-то силу. Теперь, когда знаю не только я, ситуация как будто бы стала хуже. Вот почему я не хотела никаких обсуждений.
Я всё-таки открыла второе сообщение: «Яков Михайлович, это правда, что вы лежите с коронавирусом в „Коммунарке“ после гастролей по Франции? Скажите, а вы соблюдали обязательный карантин по приезде? А правда ли, что…»
Я не стала дочитывать. Одной кнопкой отправила автора в бан. Яша, кстати, не умеет так делать. Поэтому до него иногда дозваниваются издания, которым совершенно не стоило бы давать комментарии. Тут же по построению фраз всё понятно. Какая-нибудь жёлтая газетёнка изо всех сил пытается нарыть сенсацию. Пошли к чёрту. Пошли они все к чёрту.
Подумав, я выключила Яшин телефон. А потом и свой собственный. Все, кто имеет для меня значение, сейчас в одном здании со мной. Яша не сможет мне позвонить в любом случае. А медики, если им понадобится мне что-то сообщить, придут лично. Весь остальной мир пусть катится ко всем чертям.
Я легла на кровать и закрыла глаза. Меньше всего мне хотелось сейчас видеть казённые белые стены и безликие белые жалюзи, закрывавшие окна. Четырнадцать метров
Но если прикрыть веки, можно перенестись в любое место и в любое время. Например, в то счастливое лето, в котором я познакомилась с Яшей.
***
Я никогда не любила поэзию. Вероятно, именно поэтому стала женой знаменитого поэта Якова Лучанского.
То лето должно было пройти по моему обычному плану. Я сдала сессию, как всегда, на одни пятёрки и собиралась вместе с родителями ехать в Болгарию. Болгария, напомню, тогда считалась «почти настоящей заграницей»: попадали туда избранные счастливчики, но папе удавалось уже три года подряд добывать путёвки на Золотые пески. Мы с мамой примеряли купальники и фантазировали, какие прекрасные вещи привезём из поездки. Я мечтала о джинсах-клёш, очень модных в те годы, а мама – о туфлях и сапожках. Но в один из вечеров отец пришёл с работы очень мрачный и сказал, что мы никуда не едем. Я так и не поняла тогда, что у него произошло. Вроде бы какая-то проверка что-то там выявила, и вообще оказалось, что отца не должны были выпускать за границу, потому что у него был доступ к «секретке». Словом, в подробности меня не посвящали, но чемодан пришлось разбирать.
– Хорошо, что не уволили, – шепотом говорила мама, раскладывая вещи по местам.
– А как же море?
Я тогда ещё не понимала, что отмена отпуска – далеко не самая большая беда, которая могла случиться.
– А вместо моря, дочь, купайся в Москве-реке! – в сердцах сказала мама, задвигая опустевший чемодан под кровать, где он всегда хранился.
– Никогда этого не будет! – прогремел вдруг отец, входя в комнату. – У моей принцессы должно быть нормальное лето! Ты поедешь на море!
Для папы я всегда оставалась принцессой, хотя на тот момент закончила уже третий курс. Пока я училась в школе, папа доставал мне путёвки в «Артек» и специальный языковой лагерь при посольстве, тоже в Крыму. Часто сразу после возвращения из лагеря я ехала с родителями в Сочи или Абхазию. Словом, лето для меня чётко ассоциировалось с поездкой на море, и тот год папиными стараниями не стал исключением. Он отправил меня в Ялту. Но одну…
Я прилетела в Симферополь, и ещё в самолёте меня настигло не ведомое раньше ощущение свободы. Первый раз в жизни я куда-то ехала одна. В лагерь меня привозили родители и сдавали на руки воспитателям. Либо мы ехали организованной группой из Москвы с преподавателями нашей школы. А теперь я летела совершенно одна и могла делать всё, что мне вздумается.
Но делать в салоне самолёта было особо нечего, и я просто читала книгу – «Грозовой перевал» Эмили Бронте. На языке оригинала, разумеется. Книга из университетской библиотеки, из списка литературы на лето. На обложку с нерусскими буквами и обратил внимание мой сосед:
– Что вы читаете? Что-то явно не советское.
Мой отец наверняка бы насторожился от такого вопроса. Но я, наивная девочка, охотно рассказала своему попутчику, приятному молодому человеку, что читаю и почему. Он только уважительно присвистнул.