Лучанские

Волкодав Юлия

Когда принесли счёт, мне стало страшно. Примерно та сумма, на которую мы поужинали, была у меня с собой на весь отпуск. Но Яша небрежно кинул купюры на стол и поднялся, помогая мне встать.

– Давайте я провожу вас, – предложил он. – Где вы остановились?

Я назвала Дом отдыха. Лучанский слегка нахмурился, но ничего не сказал. И мы пошли, беседуя о погоде в Крыму в это время года. А может быть, о чём-то другом. Я выпила примерно два бокала шампанского и, кажется, опьянела. Поэтому, когда Яша меня поцеловал, даже не сразу поняла, что произошло. Просто его голубые внимательные глаза в какой-то момент оказались очень близко. Мне запомнились глаза и тепло,

от него исходящее. А ещё я успела удивиться, какой он мягкий. Я невольно положила руки ему на плечи и почему-то ожидала, что под руками будет твёрдо. Отец был худой, жилистый, весь какой-то жёсткий. А Яша – мягкий и очень нежный. Он так бережно меня целовал, так нежно обнимал, и в глазах у него было что-то особенное. Я тогда не поняла: просто запомнила, как фрагмент увиденного фильма. Правильное сравнение пришло намного позже. Яша прикасался к женщинам, как к верующие к иконам. Он к ним припадал, он на них молился, он ими восхищался. Он был бы идеальным мужем, если бы икона в его жизни была одна. Но, увы, иконостас собрался, как в богатой церкви.

Яша отстранился и сказал:

– Мы пришли. Благодарю за прекрасный вечер. Я буду ждать вас послезавтра, в пять вечера, вот здесь, хорошо?

– А завтра вы поедете мучить своими ужасными стихами про комсомольские стройки отдыхающих в Керчи, – усмехнулась я.

– Да, – кивнул он. – Но, может быть, кто-то из них останется хотя бы до середины концерта, чтобы услышать не только про комсомольские стройки, но и про любовь к прекрасной даме.

– О, у вас и такие есть? – совершенно искренне удивилась я.

– Спокойной ночи, Ольга.

Он даже слегка поклонился. Повернулся и ушёл, как будто ничего не было. А я осталась стоять, слегка ошарашенная поцелуем, шампанским и его словами.

***

Всё произошло на третий день нашего знакомства, когда Яша вернулся из Керчи. Мы действительно катались на катере, отплыли довольно далеко от берега, плавали в открытом море, ныряя прямо с кормы. Я заметила, как хорошо Яша сложён, какие у него широкие плечи и крепкие руки. Мне, разумеется, тоже пришлось остаться в одном купальнике, чтобы искупаться, но я, наивная девочка, даже не подозревала, какой эффект оказываю на Лучанского. Я смотрела восторженными глазами на него, умевшего водить катер, с уверенностью рассекающего морские волны, а он – на меня, но совсем по другой причине.

– Ну что, вам удалось в Керчи дочитать кому-нибудь вашу любовную лирику? – поинтересовалась я, когда мы вдоволь накупались и устроились на палубе загорать.

– Да, публика встретила меня весьма доброжелательно, – усмехнулся Лучанский. – Ни одного тухлого помидора в меня не прилетело.

– Может быть, почитаете мне?

– Зачем? Я полагаю, вы уже составили мнение о степени моей одарённости.

– И вы не хотите его изменить?

– Мне хотелось бы понравиться вам как человек, а не как поэт. Как поэт я нравлюсь многим.

Наши словесные пикировки уже становились традицией, забавной игрой, я не относилась к сказанному серьёзно. Мне казалось, Яша тоже шутил. Только потом, годы спустя, я убедилась, как важно для него разделять поэта и артиста Якова Лучанского и человека с тем же именем. Он очень тщательно создавал образ советского поэта и очень ревностно следил, чтобы советский поэт существовал только на сцене, в стихах и на публике. Но дома непременно снимал маску, как снимал уличную обувь на пороге. И так же чётко разделял людей, которые знакомы с поэтом, и тех, кто общается с настоящим Яшей. Вот почему он не стремился тогда, в те дни наших незабываемых

ялтинских каникул, произвести на меня впечатление как поэт. Я зацепила его именно в тот момент, когда ушла из зала в самом начале его концерта. Я автоматически вышла из строя потенциальных поклонниц поэта Лучанского. И тогда человек Яков Лучанский захотел завоевать моё внимание.

– А как вы провели вчерашний день? – перевёл тему разговора Яша.

– Я читала, – коротко ответила я. – Хотела быстрее дочитать книгу, которую привезла из Москвы, чтобы взять в библиотеке что-нибудь новенькое.

– Удалось?

– Отчасти. Книгу я дочитала, но местная библиотека не смогла мне предложить ничего интересного.

У него вопросительно поднялись брови, и пришлось рассказывать, где я учусь, объяснять, что много читаю на языке оригинала и библиотека Дома отдыха с её «Тихим Доном» и «Как закалялась сталь» меня не смогла порадовать.

– Я знаю, с кем познакомить вас в Москве, – загадочно улыбнулся Яша. – Среди моих знакомых есть собиратель антиквариата. Однажды он отправился к клиенту, чтобы купить у него старинный книжный шкаф, ещё дореволюционный. Молодой человек, очевидно продававший мебель своего дедушки, и не предполагал, что книги, которые он собирался вынести на мусорку после продажи шкафа, представляют куда большую ценность. И теперь мой друг – обладатель очень любопытного собрания сочинений.

– Вряд ли ваш друг захочет раздавать свои бесценные книги случайным знакомым.

– Захочет, потому что друга я придумал только что, – рассмеялся Яша. – Чтобы проверить, заинтересуетесь ли вы. А судя по тому, как загорелись ваши глаза, я могу признаться, что шкаф купил я сам.

– Вы любите антиквариат?

– Очень. У меня, например, есть кресло, в котором когда-то сидел Ленин.

– Какая пошлость, – фыркнула я. – История про дореволюционную библиотеку нравится мне гораздо больше.

– Но согласитесь, есть некое очарование в том, чтобы читать книгу белого офицера, сидя в том же кресле, в котором Ленин когда-то решал судьбу всей интеллигенции нашей страны. Теперь Ленин лежит и ничего уже не решает. А книги продолжают читать.

– За такие речи советского поэта могут навсегда лишить права печатать стихи и выступать в Домах культуры, – заметила я.

– Советского поэта – безусловно. Но с вами сейчас общается обычный человек. Советский поэт откланялся в Доме культуры Керчи сутки назад.

Вот так он и жил, всегда разделяя две свои ипостаси. Возможно, это был его способ не сойти с ума, хотя со стороны такое раздвоение личности и казалось сумасшествием.

Мы проболтали ещё около часа, а потом решили возвращаться на берег. Когда мы уже подплывали к пирсу, Яша заметил:

– У вас сгорели плечи. Мы совсем забыли об осторожности и слишком много времени провели на солнце.

– Ерунда, намажу сметаной, – легкомысленно заявила я.

– Нет, так нельзя. У меня есть специальное средство для таких случаев, привёз из Польши. Зайдём ко мне, я вам дам.

Не спросил, а сказал как о чём-то решённом. Я повторила, что ерунда, но, когда мы сошли на берег, передумала. Плечи и правда ныли. Я не могла их рассмотреть, зато видела, как покраснели предплечья и даже колени. Идти стало неприятно: при сгибании кожа на коленях болезненно натягивалась. Что же я наделала! Завтра будет ещё хуже, я знала по опыту. Пару раз я уже обгорала на пляже, и папа даже ввёл специальное правило, по которому нужно уходить с пляжа после одиннадцати дня, а возвращаться не раньше пяти вечера. Мы же проторчали на солнце почти целый день!