Лучи жизни
Шрифт:
– Если даже нет окончательных результатов, все же очень интересно знать, над чем вы сейчас работаете...
– Господин журналист, вы чрезмерно назойливы даже для вашей профессии. Поражаюсь, как мой друг мог дать вам рекомендацию...
– Профессор, я журналист только по необходимости. Вообще же я студент-медик. Ваш друг знает, что для того, чтобы учиться, я должен зарабатывать в газете. Поэтому он и дал мне рекомендательное письмо. Кроме того (журналист лукаво улыбнулся), он считал, что пусть вас лучше интервьюирует медик, чем чистокровный журналист. Уверяю вас, профессор,
– О да, это очень много, молодой коллега!
В ироническом тоне профессора уже сквозили добродушные нотки. Все же он неодобрительно заметил:
– Когда я учился, мне тоже приходилось зарабатывать. Но никогда, слышите, никогда, я не опускался до работы в газете. Это не место для человека, любящего науку!
– Профессор, я очень на вас рассчитываю, - продолжал журналист, пропустив мимо ушей замечание Чьюза.
– Редактор обвиняет меня в том, что моя научная информация скучна. А разве в науке бывают такие сенсации, как в ночных происшествиях или в футболе? Но я уверен, профессор, что ваши работы сенсационны!
– Вроде футбола?
– рассмеялся профессор.
Положительно, этот болтун начинал ему нравиться.
– Нет, конечно, я не то хотел сказать, - несколько смутился репортер.
– Я знаю, ваши работы - самая настоящая, самая высокая наука. Но именно поэтому они и должны дать поразительные, сенсационные результаты."
Что он, попросту льстит?" - подумал ученый, бросая на студента быстрый взгляд из-под очков. Но лицо его собеседника дышало такой неподдельной искренностью, что старик окончательно смягчился.
– Вот что, молодой коллега, - сказал он уже вполне доброжелательно, все-таки пока мне нечего вам сообщить. Но обещаю в свое время позвать вас. Оставьте свой телефон.
– Я очень благодарен, профессор, но позвольте хоть один вопрос, что вы думаете о последней статье профессора Чьюза-младшего?
– Не знаю, о чем вы говорите, - враждебно насторожился профессор. Хотя он был обижен на сына, но все-таки с неодобрением отметил фамильярность репортера. Обычно их действительно называли старшим и младшим, но для этого неоперившегося птенца профессор Эрнест Чьюз - не "младший"!
– Статья наделала много шуму, разве вы ее не читали?
– удивился репортер.
Он достал из кармана газету и протянул ее Чьюзу.
– Не имею времени для газет, да и не интересуюсь ими!
– отрезал профессор.
Все-таки он взял газету, но с такой брезгливостью, точно боялся испачкаться.
– Странное место для научной статьи!
– пробормотал он, рассматривая газету сквозь очки.
– В том-то и дело, что она не научная!
– Так зачем же вы мне ее даете?
– раздраженно крикнул ученый и швырнул газету на ковер.
Журналист опешил: все-таки это была статья сына, неужели профессор ее не читал и не хочет прочесть? И неужели он должен ни с чем уйти от этого ученого чудака? Старик испортит ему карьеру, в редакции его засмеют, если он вернется с пустыми руками...
– Если статья и не чисто научная, то все-таки о науке, - торопливо сказал он.
– В ней утверждается,
– Чепуха!
– сердито отрезал профессор.
– Чепуха! Постоянные жалобы неудачников, не создавших ничего ценного и озлобленных тем, что их не признают. "Ученым не дают достаточно средств", - передразнил он.
– Конечно, не каждый может сразу их получить. Но докажи, что твои работы ценны, и будешь все иметь. У меня тоже вначале ничего не было, но это не помешало мне сделать крупные открытия, добиться известности, а теперь для меня вопрос о средствах уже не существует.
Журналист на мгновение оторвался от блокнота и подлил масла в огонь:
– Автор призывает ученых отказаться, как он пишет, от "священного принципа" политической индифферентности.
– А-а, старые песни! Узнаю Эрнеста Чьюза!
– воскликнул старик еще более сердито. Пробежав в возбуждении несколько раз мимо стола, он нагнулся за газетой (репортер вскочил и услужливо подал ее профессору), вернулся в кресло и погрузился в чтение.
Журналист, сам того не подозревая, ударил старика по больному месту: как раз из-за этого у него произошел разрыв с сыном. И теперь, все более внутренне раздражаясь, старик находил в статье именно те мысли, против которых в свое время сражался.
– Чепуха! Все это чепуха!
– повторял он, сердито отбрасывая газету.
– Все эти политики, философы, моралисты не способны понять главного. Спорят о том, как достичь справедливости - реформами, революцией или самосовершенствованием. А что такое справедливость, спрашиваю я вас? Дышат люди справедливо или нет? Злые они или добрые, когда дышат?
Старик снял очки и уставился на репортера, как бы ожидая ответа. Тот молчал, стараясь понять, что значит этот странный вопрос.
– Ну, что ж вы молчите?
– прикрикнул на него старик.
– Простите, профессор, я не совсем понимаю...
– виновато улыбнулся журналист.
– То-то и есть, что не понимаете! Едва начинают говорить о людях, сейчас же наклеивают им ярлыки либо злых, либо добрых. А они не то и не другое. Вы думаете, почему они из-за воздуха не дерутся - потому что добрые? А из-за хлеба дерутся, потому что злые? Почему они золото копят, а воздух не копят?
– Но ведь это воздух...
– растерянно возразил журналист.
– Слава богу, его хватает.
– А-а, в том-то и дело!
– торжествующе воскликнул профессор.
– Вот и сделайте так, чтобы людям всего хватало. Тогда они перестанут драться, копить, бедствовать. Не в человеке дело, а в природе. Природа дала человеку в избытке только болезнь, а всего нужного недодала. Ничего против этого ни моралисты, ни политики не поделают. Дать все в изобилии и уничтожить болезни может только одна наука! Не моралисты и не революционеры спасут человечество, а мы, ученые. Остальные только болтуны. Справедливости людей не научишь и силой ее не насадишь - она может только сама собой прийти при изобилии.