Лучник

Попова Екатерина

К горлу подкатывала тошнота — не та, что знакома каждому, кто хоть раз хватил лишку в кабаке, а та, которую может испытать разве что захлёбывающийся в болоте человек. При условии, что льющаяся в горло жижа обладает собственной злой волей и, подобно скользким щупальцам, втягивается не только в лёгкие, но и в желудок, и даже в сам мозг, самостоятельно пробивая себе путь там, где он не предусмотрен природой.

Не смерть — нечто, куда худшее, чем вотчина Серой Хозяйки. Боли не было. И это, почему-то, пугало больше, чем самые страшные пытки. Её не было до сих пор — словно и боль, и страх остались где-то

вовне, в мире, принадлежащем живым. А сам он способен лишь осознавать весь ужас своего положения, но не в силах испытать его.

Словно он уже был мёртв. Мёртв, но, по какой-то причине, всё ещё привязан к собственному разлагающемуся телу.

…Выкручивающая внутренности тошнота медленно проходила, и способность мыслить, выбитая смявшей его волной незнакомой магии, по капле начинала возвращаться. И вместе с ней возвращалось восприятие собственного тела.

Он осознал, что у него по-прежнему есть и руки, и ноги, что голова его на месте, а не лежит отдельно от тела, как показалось в первый момент. Но приказов разума они не слушались, словно неведомый лекарь расчленил его, оставив, тем не менее, живым, ощущающим каждый свой вырванный из тела орган, и при этом даже не способным испытывать страданий. Вместо боли был невыносимый холод, пропитывающий каждый мускул, и жутковатое ощущение невидимых бесплотных пальцев, ощупывающих…

Конкретно сейчас, вдруг с тошнотворной отчётливостью осознал Наэри, окончательно приходя в себя, ощупывающих его сердце.

Откуда-то сверху донёсся неприятный, полный холодного злорадства смешок, и Наэри мысленно передёрнулся от этого звука. Голос, обладающий красивым глубоким тембром, ощущался как нечто невероятно омерзительное.

Словно в ответ на его мысли, невидимые пальцы на сердце сжались, и Наэри ощутил, как по телу прокатилась волна неконтролируемых конвульсий. Едва заметно, на грани восприятия кольнула боль. Слуха Наэри донёсся чей-то сдавленный хрип — и бесплотные пальцы нехотя разжались.

— Можешь открыть глаза, родственничек, — с какой-то недоброй лаской разрешил невидимый палач.

И веки вздрогнули, поднимаясь сами собой. Без приказа и даже против воли Наэри.

Чувство протеста всколыхнулось волной бессильного бешенства. Юноша постарался вновь закрыть глаза — просто из чувства противоречия. И понял, что не может даже моргнуть, не говоря уж о том, чтобы сомкнуть ресницы всерьёз.

Вокруг него, скрывая стены, тёк, колыхаясь, гнилостно-серый туман. А над ним, торжествующе улыбаясь, стоял… На миг ему показалось — его отец, только моложе лет на тридцать.

Потом Наэри разглядел брюзгливую складку у губ. Маслянистый блеск в глазах и выражение жестокого удовольствия на знакомом до озноба лице — выражение, которое никогда не появлялось в глазах отца. И знакомый образ дрогнул и рассыпался, превращая внезапно помолодевшего Третьего Стража — в незнакомого и отвратительного двойника.

Он ощутил неудержимое желание выругаться.

…Увы, сделать этого он был не в силах.

Двойник отца неприятно улыбнулся.

— Хочешь о чём-то спросить, малыш? — и это «малыш» прозвучало в его устах настолько гадко, что Наэри передёрнулся. Исключительно мысленно — но, должно быть, тень этой дрожи отразилась и в его глазах.

Улыбка палача стала ещё более довольной.

— Ах,

да, я и забыл, ты же не можешь говорить… — фальшиво протянул он. — Ты, бедняга, даже кричать не можешь без моего разрешения. Досадно, наверное?

Наэри бессильно сверлил его взглядом, надеясь, что в его глазах чужак прочитает всё испытываемое им отвращение к палачу. Словно очнувшись от ступора, в сознании шевельнулся червячок страха. Лишь сейчас он окончательно осознал весь ужас своего положения: он неизвестно где, в руках незнакомого мага, явно склонного к мучительству, и даже обычная возможность любого человека — защищаться от нападения, ему недоступна.

Похититель ещё немного полюбовался на него. Потом демонстративно поднял правую руку, окутанную какой-то полупрозрачной серой субстанцией, подвижной, как желе, и кажущейся почти живой. Подвигал пальцами, словно нащупывая что-то вслепую.

Наэри ощутил, как что-то холодное и склизкое шевельнулось в животе. Скользнуло по внутренностям, заставляя задохнуться от омерзения. Сдавило что-то в одном месте, в другом, вынуждая невольно вздрагивать — не от боли даже, которая по-прежнему воспринималась невнятно, отдалённо, а от неконтролируемой реакции тела. Густой пеленой обернуло сперва лихорадочно зачастившее сердце, потом — судорожно сжавшийся в приступе тошноты желудок.

Лишь теперь, изо всех сил пытаясь подавить поднимающуюся в сознании панику, Наэри запоздало осознал, откуда взялось то дикое чувство расчленённости, что он испытал по возвращении в сознание. И, несмотря на ужас перед происходящим, испытал настоящее облегчение. По крайней мере, он не был живым покойником, как ему показалось в бреду не до конца ушедшего обморока.

А маг, жестоко улыбаясь, продолжал смотреть ему в глаза, словно надеялся увидеть в них его мысли и чувства.

— Нравится? — жадно глядя на него, с каким-то сладострастным придыханием спросил он. — Привыкай, это только начало. Когда туман сольётся с твоим телом окончательно, ты поймёшь, что сейчас тебе было, можно сказать, приятно и уютно.

И Наэри вдруг отчётливо осознал, что тот наслаждается его беспомощностью. Ею — и своей властью над ним. Осознал, что он обречён, что никто не найдёт вовремя, как не нашли когда-то Карилли. И его ждёт то же, что и его несчастную сестру. Надолго — если учитель и отец с Гайром сумеют его найти. Или навсегда, если его посчитали погибшим. Он вспомнил, как налил из графина в приёмной воды и собрался идти обратно в лекарский покой. Как раскрылась под ногами серая воронка, в один миг смыкаясь над головой и глуша невольный крик. Как метнулись со всех сторон клочья серого тумана, вливаясь в нос и рот и гася сознание…

Удар вернувшейся памяти заставил его вздрогнуть. Миг дезориентации — а потом он изо всех сил вызвал в левой руке ощущение гладкой белой древесины с мягко светящимися рунами. Отчаянно, молча крикнул в пустоту — «Аснаэ!».

И, спустя несколько бесконечных мгновений, понял, что обречён. Лук не откликнулся. Последнее его оружие, которое, как он думал, будет с ним всегда, оказалось бессильно перед серым туманом, поглотившим его.

Его палач, должно быть, увидел что-то в его глазах. Из его рта вырвался злорадный смешок, а губы скривились в притворно-сочувственной ухмылке.