Лучшая зарубежная научная фантастика: Император Марса
Шрифт:
В представленном ниже произведении он перенесет нас в детально проработанный и убедительно визуализированный высокотехнологичный город, дрейфующий в атмосфере Венеры; нас ждет динамичное повествование о династической интриге, зарождающемся бунте и внезапных опасностях…
Когда мы с Леей Хамакавой прибыли на орбитальную станцию «Риман», Лею ожидал сюрприз. Послание. Не электронное, в планшете, а реальный конверт, на котором кто-то красивым почерком вывел: «Доктору Лее Хамакаве».
Лея
– Алмаз, – заключила она. – Примесь хрома придает ему красный цвет, а синева, вероятно, из-за азота. Очаровательно.
Она протянула письмо мне.
– Аккуратнее с краями, Тинкерман. Можно порезаться.
Я осторожно провел пальцем по краю пластины и обнаружил, что предупреждение Леи было излишним: края обработали, затупив, чтобы уберечь читателя от порезов. Четко выгравированные синие буквы, казалось, выступали над пластиной. Название гласило: «Приглашение от Карлоса Фернандо Делакруа Ортеги де ла Джоллы и Нордвальд-Грюнбаума». Ниже шел основной текст, более мелкий: «Мы сочли, что ваши исследования экологии Марса представляют определенный интерес. Будем рады в любое удобное время принять вас в резиденции на Гипатии и поговорить».
Имя Карлоса Фернандо было мне незнакомо, зато фамилия Нордвальд-Грюнбаум в рекомендациях не нуждалась. Приглашение поступило от кого-то из членов семьи сатрапа Венеры.
В тексте также говорилось, что транспортировка будет обеспечена.
Сатрап Венеры. Один из двадцати старцев, повелителей и владельцев Солнечной системы. Человек настолько богатый, что обычные стандарты богатства для него уже не имеют смысла. Так чего он может хотеть от Леи?
Я попробовал вспомнить все, что слышал о султане облаков, сатрапе знаменитых летающих городов. Получилось негусто. Поговаривали, что это общество декадентское и извращенное, – вот, собственно, практически и все. Обитатели Венеры жили в своем замкнутом мирке.
Станция «Риман» выглядела уродливо и функционально, отделку внутренних помещений составляли панели из темного анодированного алюминия с шершавой поверхностью. В холле имелось смотровое окно, и Лея подошла туда. Она стояла спиной ко мне, окутанная тьмой. Даже в мятом корабельном комбинезоне она была прекрасна, и я гадал, смогу ли когда-нибудь подобрать ключ, чтобы понять ее.
По мере вращения орбитальной станции в иллюминаторе перед Леей медленно поднимался голубой шар Земли – хрупкое и замысловатое творение из снега и кобальтовой синевы в обрамлении сапфирового света.
– Там, внизу, ничего нет для меня, – сказала она.
Я не ответил. Не уверен, что она даже помнила о моем присутствии.
– У меня нет прошлого. – Ее слова были еле слышными.
Молчать далее становилось уже неловко. Я понимал, что должен что-то сказать, но не знал, что именно.
– Никогда
– А я не знаю никого, кто там побывал. – Лея обернулась. – Полагаю, в письме не утверждается, что я должна непременно прилететь одна.
Она просто констатировала факт, не приглашая, но и не отказывая.
Не очень ободряюще, но все же лучше, чем «нет». И я задумался, действительно ли нравлюсь ей, или же она лишь терпит мое присутствие. Решил не спрашивать. Нет смысла испытывать удачу на прочность.
Обещанным транспортным средством оказался «Сулейман» – яхта с термоядерным двигателем, даже не первоклассная, а сверхэкстравагантная. Размерами она превышала многие рудовозы, а в ее самых просторных рекреационных сферах мог бы поместиться целый корабль попроще. Каждая из частных кают – а их насчитывалось семь – была крупнее стандартного жилого модуля орбитального поселения. Большие суда, как правило, тихоходны, но «Сулейман» с его впечатляющим разгонным двигателем и здесь стал исключением, так что плановое время перелета до околовенерианской орбиты намечалось намного меньшее, чем у любого коммерческого транспортного корабля.
Мы были единственными пассажирами.
Несмотря на размер судна, его экипаж состоял всего из трех человек – капитана и двух пилотов. Бритоголовый капитан в шафрановом одеянии буддиста-неофита поприветствовал нас на входе и вежливо, но твердо проинформировал, что отвечать на наши вызовы не будут. Нам следует оставаться в пассажирском отсеке, и нас доставят на Венеру. Жилые помещения пилотов размещены отдельно, и мы не увидим и не услышим никого из экипажа на протяжении всего полета.
– Прекрасно, – одним словом прокомментировала Лея речь капитана.
Когда корабль принял нас на борт и взял курс на Венеру она отыскала самую маленькую из частных кают и заперлась там.
Лея Хамакава проработала в «Институте Плеяд» двадцать лет. Начинала совсем молодой, еще подростком, – задолго до того, как мы встретились, – и о ее прошлой жизни я знаю лишь то, что она сирота. Институт был ее единственной семьей.
Иногда мне казалось – есть две Леи. Одна, робкая и застенчивая, как ребенок, жаждет любви и тепла. Другая, холодная и профессиональная, едва выносит, когда к ней прикасаются, и ненавидит – или, возможно, презирает – людей.
Временами я думал, не получила ли она в детстве ужасную душевную травму. Она не рассказывала, как росла, не упоминала родителей. Однажды я спросил, и она ответила лишь, что это все осталось «давным-давно и далеко-далеко».
Я никогда не знал, как она ко мне относится. Иной раз почти не сомневался, что любит, но не может заставить себя сказать об этом хоть слово. Но потом она становилась такой холодной и невнимательной, что было ясно: для нее я всегда оставался лишь техническим помощником, неотличимым от любого другого техника. Частенько я удивлялся, почему она вообще разрешает мне находиться рядом.