Лучше не бывает

Мердок Айрис

32

— Что ты там делаешь, Мэри?

— Мою посуду, Вилли.

— Не надо, я сам займусь этим попозже. Лучше поговори со мной.

— Я переложила малину в кувшин и посыпала сахаром. Мы можем съесть ее за чаем.

— Можем…

Есть вместе с ним еще было непривычным делом, незаурядным событием, как пикник, как евхаристия. Жара в комнате создала род приятной бархатной тишины, в которой человек не шел, а плыл.

Вилли вытянулся в кресле рядом с очагом, рубашка его была расстегнута, обнажая

седую поросль на груди, казавшуюся косматой майкой. Он почесывал ее. Мэри поставила стул между ним и столом и села, положив руку ему на плечо. Это не было лаской. Скорей так прикасаются к любимому, но не одушевленному предмету, к рулю машины, например.

— Пола придет читать «Энеиду»? Я так рада, что ты ее уговорил.

— Нет, сегодня она взяла выходной.

— Вы уже много прочли?

— Читаем шестую книгу.

— О чем она?

— Эней спускается в подземный мир.

— А что он там делает?

— Он встретил там тень своего кормчего Палинура. Палинур заснул и упал в море с кормы корабля и утонул. Так как его тело не предано земле, Харон не хочет перевозить его через Стикс. Но Эней говорит, что люди из той местности, рядом с которой он утонул, возвели ему гробницу и основали его культ, и вся область носит теперь его имя. Эти новости обрадовали бедного парня больше всего на свете!

Сердце Мэри сжалось от песенного речитатива Вилли. Она спросила:

— Как ты думаешь, каждый должен спускаться порой в нижний мир?

— Ты имеешь в виду — в поисках мудрости?

— Да.

— Конечно, нет. Там темно, нечем дышать, и скорей там можно испугаться до смерти, чем научиться чему-нибудь. Пусть классная комната жизни будет светлой и проветренной!

Мэри вспомнила визг тормозов и ужасный крик. Она должна рассказать об этом Вилли, раз она уже рассказала Джону. Теперь надо рассказать и Вилли. Но только от этого ей легче не станет, как стало легче тогда. И она знала, что сегодня она неуклюжа и неловка.

Она сказала:

— А ты научился там чему-нибудь?

— В Дахау? Конечно. Я научился, как согреваться, трясь об стену, как становиться почти невидимым во время обхода, как иметь долгие-долгие сексуальные фантазии…

— Извини, я дурочка.

— Нет, что ты, моя дорогая. Но просто лишь немногие инициации носят искупительный характер, и я сомневаюсь, что спуск в ад может чему-нибудь научить. Он только ускоряет уже существующий процесс и обычно означает деградацию. Видишь ли, в аду не хватает энергии, чтобы изменить что-то. Вот в чем смысл ада.

— Я думаю, по крайней мере, человек там узнает, кто он такой на самом деле.

— Даже не это. В конце концов, что такое — человек? Мы — тени, Мэри, тени.

— Я уверена, что ты там не деградировал.

— Перестань, перестань, это неподходящие разговоры для славной девушки в такой славный день.

— Вилли, ты займешься со мной немецким — позже?

— Если хочешь, дитя мое. Но зачем тебе немецкий? Он не так уж

важен. Почти все важнее изучения немецкого.

— Но я бы хотела все делить с тобой, — сказала она, — твои воспоминания, твой язык, твою музыку, твою работу. И не могу. Я всего лишь, всего лишь женщина.

— Женщина, но это значит много.

— Нет, немного.

Она встала и подошла к окну. Подоконник запылился, и мертвая муха висела на паутине, свешиваясь с рамы. Мэри подумала, надо бы прибраться. Швейцарский бинокль, его серый кожаный футляр тоже запылился. Мэри рассеянно взяла его в руки. Сквозь магическое стекло она увидела край моря, маленькие волны с белыми завитками, разливающиеся среди камней. Потом она увидела две большие сгорбившиеся фигуры. Это были Дьюкейн и Пола, они сидели у воды и были явно увлечены своим разговором. Мэри раздраженно отложила бинокль.

— Мэри.

— Да, Вилли.

— Иди сюда.

Она вернулась, смутная, напряженная, и погрузила свои пальцы в его серебряную шевелюру.

— Мэри, я никогда не смогу жениться на тебе, я никогда не смогу жениться ни на ком.

Пальцы Мэри замерли. Потом она провела ими назад по волосам, ощутив легкую испарину его головы.

— Все хорошо, Вилли.

— Прости меня, моя дорогая.

— Все хорошо, я жалею, что встревожила тебя.

— Нет, ты не встревожила меня. Ты сделала мне много добра. Ты оживила меня.

— Я рада…

— Я теперь так много ем. Скоро я буду толстым, как Октавиен.

— Я рада. Я бы хотела, чтобы Кейт не болтала о нас так много.

— Она перестанет. Все будет как прежде.

— Тео будет счастлив. Он-то думал, что потерял тебя.

— Тео — осел.

— Все будет как прежде между нами. Она погладила его лоб, глядя через его голову на книжные полки. Она не хочет, чтобы все было как раньше. Она хочет великих перемен в своей жизни. Вдруг, как большой медведь, внутри нее поднялась сильная темная боль.

— Мэри, я тебя люблю. Я не хочу тебя ранить.

— Но я все равно ранена… — сказала она.

— Приободрись. Я ничего не могу дать тебе, кроме любви, малышка. Это единственная вещь, которой у меня много, малышка.

— Ладно, Вилли. Я виновата, что испортила то, что было. Я была дурой.

— Ты — божественная дурочка, и ты ничего не испортила.

— Это лето тянется бесконечно. Хоть бы оно уже кончилось! Прости, я говорю ерунду.

— Тебе нужен отдых.

— Да. Мне нужен отдых.

— Я думаю уехать отсюда, может быть, в Лондон.

— Правильно.

Что же случилось, думала Мэри. Она отошла от него с чувством ужаса, ощущая себя частью тела, отделенной от него — легко, неслышно, как во сне. Она знала, что радость, которую она от него получала, — странная радость, имеющая свою цель, исчезла. Драгоценные, двусмысленные возможности останутся для нее недостижимыми.

— Что такое?

— Мне так грустно, Вилли, так ужасно грустно.