Лучше подавать холодным
Шрифт:
Шенкт медленно заглянул в лицо каждому и каждому предоставил шанс.
– Вы точно готовы это сделать? Все?
– Черт, да, конечно. Трусов ты тут не найдешь, дружок. – Мальт поглядел на него, прищурясь. – Хочешь с нами?
– С вами? – Шенкт глубоко вдохнул, выдохнул. – Великие бури приводят нежданных спутников.
– Понимаю это как «да».
– На кой нам этот говнюк? – снова выступил, поигрывая демонстративно кривым ножом, тот, кому Шенкт посоветовал молиться. Парню явно не хватало терпения. – Я считаю – перерезать ему глотку,
Мальт спокойно пригнул его нож к полу.
– Кончай, нечего жадничать. Случалось мне уже работать в таких компаниях, где больше думали о деньгах, чем о деле, и каждому приходилось караулить собственную спину. И для здоровья вредно, и для работы. Мы или действуем все культурно, или вовсе не действуем. Что скажешь?
– Скажу – действуем культурно, – ответил Шенкт. – Уж пожалуйста, давайте убивать, как порядочные люди.
– Именно. Того, что обещал Орсо, хватит на всех. Поделим поровну и будем богаты.
– Богаты? – Шенкт покачал головой, печально улыбнулся. – Мертвый ни богат, ни беден.
Лицо Мальта только начало приобретать удивленное выражение, когда указательный палец Шенкта распорол его почти надвое.
Трясучка сидел на засаленной постели, привалившись спиною к облезлой стене, слушая тихое дыхание Монцы, чья голова лежала у него на коленях. В перевязанной левой руке Монца сжимала трубку, из которой еще струился коричневатый дымок. Трясучка хмуро следил за тем, как он прокрадывается в луч света, колышется, расползается по комнате, заполняя ее дурманящим туманом.
Хаска – хорошее средство против боли, думал он. Слишком хорошее. Такое хорошее, что достойным предлогом покурить скоро делается какой-нибудь ушибленный палец. Человек лишается твердости, становится слабым. Может, в Монце твердости было больше, чем ей надо, но Трясучка хаске не доверял. Дым щекотал ноздри, вызывая тошноту и одновременно желание затянуться. Глаз под повязкой зудел. Так легко было прекратить зуд. И что плохого?..
Внезапно накатила паника, словно он похоронен заживо, и Трясучка рванулся прочь с кровати. Монца недовольно пробурчала что-то, приоткрыв на миг глаза, когда голова ее скатилась с его колен. Он выдернул оконную задвижку, распахнул ставни. Глазам открылся чудесный вид на грязный переулок за домом, в лицо пахнуло холодным ветром и мочой. Но этот запах, во всяком случае, был честным.
У задней двери стояли двое мужчин и женщина с предостерегающе поднятой рукой. На высокой башне с часами, стоявшей на соседней улице, прозвонил колокол. Женщина кивнула, один из мужчин вытащил меч, второй – тяжелую булаву. Затем она открыла дверь, и все ринулись внутрь.
– Дерьмо, – прошипел Трясучка, не веря своим глазам.
Трое – с заднего хода, и, судя по тому, что они явно чего-то дожидались, с переднего наверняка зашло еще сколько-то. Бежать было поздно. Да и тошнило уже Трясучку при мысли о бегстве. Разве у него не осталось гордости?.. В конце концов, бегство с Севера в эту чертову Стирию
Он шагнул было к Монце, но остановился. Толку от нее в таком состоянии никакого. Поэтому, решив не трогать ее, Трясучка вытащил нож, который она дала ему в день первой встречи. И крепко сжал рукоять, уверенно легшую в руку. Пусть враги вооружены посолидней, но большое оружие в маленьких комнатках неудобно. На его стороне неожиданность, а это – лучшее оружие, какое может иметь человек. С колотящимся сердцем он затаился в тени за дверью, не испытывая ни страха, ни сомнений, одну только воинственную готовность.
С лестницы донеслись тихие шаги, и Трясучка с трудом удержался от смеха. Хихикнул все же разок, сам не зная почему, поскольку ничего смешного тут не было. Потом послышались скрип и приглушенная брань. Не самые хитроумные убийцы Земного круга. Он закусил губу, пытаясь унять рвущийся наружу смех. Монца пошевелилась, вытянулась на засаленном одеяле.
– Бенна, – пробормотала с улыбкой. И открыла затуманенные глаза, когда дверь вдруг распахнулась и в комнату ворвался человек с мечом. – Эт-та что…
Влетел еще один, по-дурацки наскочил на мечника, чуть не сшиб его с ног и верхушкой воздетой над головой булавы процарапал низкий потолок, вызвав небольшой обвал штукатурки. Со стороны это выглядело так, будто он предлагает свое оружие в жертву небесам. Казалось неучтивым опустить булаву вниз, поэтому Трясучка выхватил ее у него из руки, вонзив в то же самое время нож в спину мечнику.
Выдернул и снова вонзил, по самую рукоять. Стиснул зубы, зарычал, борясь со все еще рвущимся на волю смехом, нанес еще удар, и еще. Противник всякий раз изумленно ухал, не понимая, видно, что происходит, потом дернулся, и нож, вырвавшись из руки Трясучки, остался у него в спине.
К Трясучке повернулся, выпучив глаза, второй убийца.
– Что…
Он стоял слишком близко – не размахнешься, поэтому Трясучка треснул его по носу нижним концом булавы, заставив отшатнуться к пустому очагу. Тем временем ноги у первого подкосились, и он, угодив острием меча в стену над кроватью, упал на Монцу. За него можно было не беспокоиться. Трясучка, сделав шажок вперед, упал на колени, чтобы не зацепить булавой потолок, и с ревом взмахнул тяжелой железякой. Та глухо стукнула своего прежнего хозяина в лоб, проломила череп, и потолок усеяли брызги крови.
За спиной раздался боевой клич, и Трясучка быстро развернулся. В дверь вбежала женщина, державшая в каждой руке по короткому клинку… И споткнулась о брыкнувшую в это самое мгновение ногу Монцы, барахтавшейся на кровати и пытавшейся выбраться из-под мечника. Счастливая случайность… Боевой клич захлебнулся, женщина неуклюже рухнула прямо на руки Трясучке, но попыталась все же достать его одним из ножей. Он схватил ее за другую руку и, скользнув под нее, оказался лежащим на трупе хозяина булавы, треснувшись при этом головой о стенку очага так, что на миг ослеп.